разбирающихся в компьютерах…
— Может быть, за границей все иначе, но здесь, в Японии, никто уже не занимается изменением рельефа крестьянских земель, — сказал Коити. — Если Мариэ вдруг захочет затеять такое дело, у нее будут большие проблемы с поисками энтузиаста.
— Да-а, но это вовсе не обязательно должны быть общественные работы. Если мы сможем помочь ей обрести силы, достаточные, чтобы взяться за что-то — за что угодно, — это уже будет говорить о том, что мы действуем правильно… Неважно, что получится, пусть она делает все что угодно, но только не стонет и не ходит, как лунатик, ночь напролет из угла в угол. — Это уже была реплика Тору, самого молчаливого из компании; он заговорил впервые за все время обсуждения, да и вообще я в первый раз услышал его голос. Законченный интроверт, он теперь так волновался, что глаза покраснели от напряжения.
Сердечно поблагодарив мою жену за то, что она упомянула бальзаковского «Сельского священника», они откланялись.
Закончив в следующий раз заниматься с Хикари, Мариэ не поделилась мыслями о прочитанной книге, Да и возможности такой не было. Когда они закончили урок, у меня сидел гость, и мы лишь мимолетно поздоровались. А вскоре после этого вернулась учительница Хикари, и это положило конец еженедельным визитам Мариэ.
Сыграв короткое музыкальное сочинение, написанное Хикари под руководством Мариэ, преподавательница сказала, что грусть слышится в нем гораздо больше, чем в прежних его вещах. Потом сыграла эту вещь снова, специально для нас, и мы с женой полностью с ней согласились. Музыка явно выросла из горестных чувств Мариэ, бессловесно переданных ею Хикари, хотя она лишь поправляла написанное, когда это вступало в противоречие с правилами композиции. И мелодия, и гармония были придуманы самим Хикари…
Чтобы не запутаться в написанном, мы посоветовали Хикари давать каждой маленькой пьеске заглавие. Он делал чистовой вариант и вкладывал озаглавленное в отдельную папку. До сих пор в названиях появлялись разные «Вальсы», «Сицилианки». Теперь же — не знаю, советовался он с Мариэ или додумался сам, — жена вдруг обнаружила в папке новый лист, на котором было написано «Воспоминания о Мусане».
6
Трое юношей, которые, движимые доброй волей и желанием помочь Мариэ выбраться из депрессии, приходили ко мне в тот день за советом, несомненно, принадлежали к новой генерации. Как представитель старшего поколения, я был способен разве что поговорить о проблеме теоретически, а они за шесть месяцев самостоятельно запустили проект, задуманный специально ради Мариэ.
Идея состояла в том, чтобы в Японию приехала филиппинская труппа, чьи представления будут сопровождаться лекциями их лидера — директора и режиссера, а выступления состоятся не только в Токио, но и по всей стране. Крупные залы для этого не нужны; спектакли молодых филиппинцев пойдут в стенах «любительского театра», кочуя по университетским аудиториям и актовым залам библиотек, где помещается человек сто, самое большее — двести…
Я побывал на одном из таких представлений, в университетском кампусе, переместившемся из центра Токио на один из холмов Митаку. Перед началом спектакля Мариэ и руководитель труппы со стульями в руках прошли между рядами и поднялись на сцену. Низенький, сухощавый, но необычайно артистичный режиссер бесстрастно говорил по-английски с филиппинским акцентом, а Мариэ гладко переводила его на японский. Он выступал под псевдонимом, выбрав для него слово, которое я, к сожалению, не запомнил и которое в переводе с тагальского означает «космическая воля». Но на приеме после спектакля все называли его просто Кос, так что и я тоже буду использовать это имя.
Мужчина лет тридцати, Кос был ростом с сидящую рядом с ним Мариэ. Быстрый и легкий в движениях, он, казалось, преуспел в каком-то виде спорта, развивающем гибкость, но не требующем накаченных мускулов. Деньги для труппы он зарабатывал, вывозя за границу еще «сырые» спектакли и дополняя эти эскизы своими лекциями. Мгновенно очарованный его юмором и прекрасным даром рассказчика, я совершенно не сомневался, что он добьется успеха. Одет он был в джинсы и хлопчатобумажную куртку с вышивкой из шелка спереди и на рукавах. Рубашка цвета мака и нефритовый медальон в серебряной оправе довершали костюм, оттеняя его привлекательное лицо с узкой и длинной бородой — вроде тех, что носили в Корее ученые-конфуцианцы.
Кос рассказал нам, что родился в деревне, откуда много часов езды на автобусе до любого большого города вроде Манилы. Рос, жадно слушая «Голос Америки», собирал, а потом относил местному кузнецу металлический лом от брошенных японцами противовоздушных установок, храбро скрипел зубами, пока деревенский знахарь делал ему обрезание…
Спектакль, который начался, когда Мариэ удалилась и Кос остался на сцене один, был построен на этих детских воспоминаниях… Христианство, крепко укоренившееся теперь на филиппинской земле… бананы, выглядывающие из нарисованной на заднике тропической и субтропической растительности так ярко и реалистично, что ты, казалось, чувствовал их сладкий душный запах… Кос и другие участники мягко скользили по сцене, словно зависнув между прошлым и настоящим, а потом появлялся Дядя Сэм, излучающий молодость волонтер из Корпуса мира, и предлагал отправить Коса в Соединенные Штаты. Американец, игравший эту роль, выглядел как какой-нибудь молодой Линкольн, в цилиндре, разрисованном звездно-полосатым орнаментом, и тут неожиданно сценки из деревенской жизни превращались в гротескную аллегорию на тему жизни Коса в Америке и его первых столкновений с чужой цивилизацией…
Сбежав от этих экстремальных ощущений, Кос осуществил постановку своей автобиографической пьесы в студенческом театре университетского городка в Маниле. Но вскоре его обнаружил некий американский режиссер, снимавший на Филиппинах фильм о войне во Вьетнаме, и спектакль вместе с Косом опять экспортировали в Америку. Это был пример проявления «космической воли». Другим ее проявлением стала ошибка американских таможенников, принявших отправленные морем декорации за кучу хлама и выбросивших их за борт. «Благодаря этому вся постановка стала совсем другой», — сообщил Кос в заключение, плавно задергивая натянутый над сценой занавес…
Спектакль закончился; Асао с друзьями помогли университетским студентам погрузить осветительные приборы, железный прут, на котором крепился задник, и несколько предметов, составлявших декорацию, в кузов давно знакомого мне джипа. Пока они трудились, Мариэ познакомила меня с Косом, и мы поговорили по дороге к ее дому в Сэнгава, куда добрались всего за тридцать минут. Под впечатлением эффективности системы, обеспечившей представление Космической Воли в Токио, я спросил Коса, так ли гладко проходят спектакли в американских университетах или дома, в Маниле. «Нет, — сказал он. — Японцы все делают очень быстро, так что „космическая воля“ работает здесь с ловкостью, имеющей явно выраженный японский оттенок». Что при этом светилось в глубоких, таинственно мерцающих янтарных глазах — восторг или недоумение, — сказать было трудно…
Мы расселись в гостиной на втором этаже, пиво пили прямо из банок, как американские студенты, закуской служила мякоть авокадо, которую Мариэ перемешала с чипсами. Предоставив вторую квартиру Космической Воле, друзья Мариэ превратили теперь эту комнату в офис и место для встреч. Мы ели и пили, сидя на полу, а обстановку составляли пианино, телевизор и стопки видеокассет.
В соседней комнате рядом с обеденным столом висела полка, а на ней бумажный морской черт, около метра длиной, затейливо раскрашенный японской тушью, и набор шестигранных чайных чашек.
И тут же на стене полоска ткани, сотканной из скрепленных проволокой синих и белых ниток. Вспомнилось, как я слышал, что вещи на полке — изделия Митио, а полотно — работа Мусана…
Хотя организация японских гастролей Коса была всецело делом рук Асао и его друзей, — они, изрядно потрудившиеся, пока искали место для парковки и потом разгружали оборудование, приехали поздно и теперь незаметно сидели у стены, — Мариэ первой услышала о нем от американской подруги и предложила пригласить труппу выступить в Японии на обратном пути домой.
