причем в одной из комнат у него был собственный камин. Мы называли эту комнату «каминным залом царя Трандуила». В тот день Транд созвонился со своими знакомыми сорокоманами [51] и напросился к ним на дачу, отмечать Самхейн.[52]
К слову о сорокоманах. В путях их я не сведущ, но на тот год множество сорокоманов неожиданно влилось в игровую тусовку. Многим это пришлось не по вкусу. Сорокоманы были другими — как войска Македонского, неожиданно вторгшиеся в Китай. Но в отличие от Македонского, сорокоманы сделали это себе на беду. У большинства из них не было не то что нормального вооружения, а даже каких-либо связных представлений на этот счёт. Зато у них было кое-что другое. Они принесли с собой новое зло — бумажные сертификаты,[53] игровую магию и глумные наряды.
Сражаться стало попросту невозможно. Какое-нибудь хуйло в лосинах и плаще-занавеске, вооруженный проволочным мечом и стопкой магических сертификатов приобретал сравнимые с войсковыми характеристики. Это базировалось на ни с чем не сопоставимой «магии» и множестве «хитов», которые начисляли себе сторонники этого метода. Многих это не довело до добра. Как стоит поступать в таких случаях? Игровая общественность, находясь под унизительным гнетом сорокоманской экспансии, пришла к простому решению:
«…дуплить подобных деятелей железными трубами, пока у них не кончатся их бесконечные „хиты“. Нарядившихся „в глумное“ — дуплить трубами, как и тех, кто вместо нормального вооружения использует всякую гнилую дрянь. „Мастеров“ из числа сорокоманов посылать на хуй, а если возникнет недопонимание — без всякой пощады дуплить железными трубами…»
Эти меры признали разумными не только в нашем коллективе. В той или иной мере многие поддержали этот справедливый порыв. Даже некоторые сорокоманы, осознав справедливость подобных упреков, одумались, взяли трубы и отдуплили некоторых из своих бывших товарищей. Тогда же был полностью введен в оборот термин «неуподоблюсь[54]», изначально обозначавший человека, быть похожим на которого — западло. Позднее этот термин трансформировался в своей глубинной структуре и стал нарицательным, обозначая не просто любое «чмо», а того, кто обладает индивидуальными особенностями и достоин упоминания в специальных списках.[55] Позднее произошло вытеснение этого понятия более емким словом «толчок»,[56] введенном в употребление московскими Ястребами.
Благодаря Трандовской заботе нас ждал домик в садоводстве, где одна сорокоманка по прозвищу Шестизарядник[57] вздумала отметить со своими друзьями Самхейн. Трудно теперь сказать, чья это была дача, но точно не Шестизарядника. Теплая компания была представлена ею, неким Коброй, парой его знакомых, девчонкой по имени Крошка Эльф, а также Трандуилом, Энтом, Барином и мной. К моему немалому удивлению, на той же даче мы повстречали моего бывшего одноклассника, по прозвищу Лан-Вертолёт.
Мы уселись пить за круглым столом, в центр которого поставили для романтики стеариновую свечу. В её желтом, неверном свете мы с Барином принялись решать внезапно возникшую проблему. Как распить на такую толпу припасенный Коброй литр водки — так, чтобы основная его часть прошла мимо Кобры и остальных?
Барин достал из рюкзака меру[58] и вызвался разливать. Он откупорил бутылку и стал лить водку в кружку, которую держал в это время на коленях. Так как пламя свечи освещало только середину стола, сколько налил Барин и сколько осталось в бутылке, остальным видно не было. Тут Барин закончил лить и передал кружку сидящему рядом Кобре.
— Небольшими глоточками, чтобы всем хватило, — настойчиво увещевал он. — Не жадничайте! Кобра отпил немного и передал кружку Транду. Под строгим взглядом Барина тот поступил также — отпил чуть-чуть и передал кружку дальше. А Барин в это время продолжал увещевать:
— Пейте так, чтобы осталось на круг! Не налегайте! Бутылка еще полная!
Он продолжал разглагольствовать подобным образом, покуда очередь не дошла до меня. Когда кружка оказалась у меня в руках, Барин кивнул — допивай. Я прикинул кружку на вес — водки там было еще граммов триста пятьдесят. Аккуратно, чтобы не вызвать подозрений, я влил всю эту водку в себя. И ещё долго тряс кружку над головой — словно там оказалось на самом дне.
— Дай сюда бутылку, — попросил я у Барина. — Налью ещё на полкруга! Мы повторили тот же номер — только допивал теперь Барин.
— И всё? — притворно возмутился он, когда в ответ на требование налить снова я показал ему пустую бутылку. — Как же так?
— А хуй ли ты думал? — недовольно ответил я, кивая в сторону Энта. — Таким-то еблом недолго все выхлестать!
Были возгласы возмущения, споры и много чего ещё — только водки больше не было. Игнорируя ругань, мы с Барином заняли одну из комнат, постелили себе на кроватях и забаррикадировали дверь. Только тогда мы достали ещё одну поллитру — наш собственный запас. Не спеша распив её, мы пришли в благодушное настроение и приготовились спать, даже не подозревая о нависшей над нами опасности. Первым неладное заметил Барин.
— Послушай, Джонни! — обратился ко мне он. — Отчего такое бывает: голову крутит и железистый привкус во рту?
— Хуй знает… — я поначалу даже растерялся, но потом вспомнил: — Угарный газ!
— Э-э! — забеспокоился Барин. — Как бы проверить? Во!
Он достал зажигалку, свесил руку с кровати и чиркнул. У самого пола зажигалка уже не горела — не было кислороду.
— Ебать и в гриву и в хвост! — возмутился Барин. — Пойду, выйду!
Он встал с кровати, разобрал баррикаду и вышел на кухню. В течение нескольких минут оттуда было слышно только звонкое:
— Пидарасы вы, что ли? Ебанаты! Дупла бессмысленные! Потом Барин вернулся, пребывая в заметном раздражении.
— Этот Кобра, он ебнутый! — заявил он. — Набил полную печь дров, закрыл заслонку и сидит перед ней. Дескать, так тепло не будет выходить через трубу!
— А ты что? — спросил я.
— Что, что! Дал ему по еблу, открыл заслонку и окно в кухне, чтобы вытянуло угар. Мы подождали минут десять, а потом Барин решил проверить: повытянуло угар или нет?
— А-а-а! — заорал он, когда зажигалка отказалась зажечься уже на уровне кровати. — Что за хуйня?
— Погоди-ка, — я вытащил из-под подушки Производственную Травму (сплющенную кувалдой стальную трубу длиной один метр, с шипованной медной гардой). — Сейчас я всё разрулю! Когда я вышел из комнаты, моим глазам предстала вот какая картина. Кобра, тупой обсос, расположился на табуретке перед самой плитой и был занят тем, что запихивал в топку очередные поленья. Заслонку и форточку, которые открыл Барин, Кобра снова закрыл, да ещё и приговаривал:
— Этот Барин, верно, сумасшедший! Готов всех тут заморозить!
Я не стал тратить на него слова. Сначала я подошел и двумя ударами Травмы выбил заслонку из кладки — так, что обратно её было уже не вставить. Затем я выкинул заслонку на улицу, прямо через стекло. Затем расширил отверстие Травмой, вдохнул полную грудь ледяного воздуха и повернулся к Кобре. Он как раз собирался встать со своей табуретки.
Предупредив это намерение, я шагнул к нему и ударил в подбородок эфесом Травмы. Этим ударом я опрокинул Кобру с табуретки, а саму табуретку отшвырнул ногой в темноту смежной комнаты. Это было ошибкой. Падая, табуретка упала на спину царю Трандуилу — только-только пристроившемуся ебать девку по имени Мэй.
Царь Лихолесья не стерпел такой обиды. Как и был, полуголый, он двинулся на меня, прикрываясь табуретом, словно щитом. В руках у Трандуила был его меч — Наркофил.[59]
