руководители решительно ничем не были похожи один на другого. Так, Яков был моложе Ивана на семь лет. У Ивана Лукича, как мы знаем, имелись пышные усы, а у Закамышного их никогда не было. Иван Лукич одевался щеголевато, даже с какой-то претензией на шик, а Закамышный носил одежду обычную, какую носят все журавлинские мужчины. Иван Лукич любил прихвастнуть, показать себя, покрасоваться перед другими, а Яков Закамышный старался быть незаметным и всегда держался за чужими спинами.
Однако такая разительная несхожесть была не только внешней, она уходила в глубину их натур. Если у Закамышного за многие годы собралась приличная библиотека и он мог просидеть за книгой, скажем, ночь, то Иван Лукич начинал зевать на первой же странице, и в доме у него никакие книги не приживались. Правда, валялся на столе старенький, изрядно вылинявший на солнце «Справочник председателя колхоза», но и тот вскоре куда-то исчез. Иван Лукич, как мы знаем, был гармонист и первый весельчак в Журавлях, не ду-рак был выпить и обожал поухаживать за миловидными журавлинскими вдовушками. Закамышный, напротив, в весельчаки никак не годился, был и мрачен и скучен, водку вовсе не пил и вот уже четверть века любил одну свою Груню, хотя, чего греха таить, любовь эта была не легкая. Иван Лукич был вспыльчив, на слова не сдержан, «с завихрениями в мозгах», как говорил о нем его недруг Шустов; всяким делом Иван Лукич увлекался так, что иной раз забывал поесть… Закамышный же хранил в себе такой запас спокойствия и выдержки, что их с лихвой хватило бы на троих; словами зря не сорил, любую работу выполнял спокойно, не спеша и без ошибок.
— По какой причине мне хорошо с Закамышным, и почему я рад, что именно он мой заместитель? — как-то говорил Иван Лукич Скуратову. — Исключительно по той причине я рад, что мы с Яковом разные. Нету у нас, Степан, ни капельки общего. Нас даже сам черт одного с другим не спутает. И так поверни нас — Иван не похож на Якова, и эдак нас поставь — Яков есть Яков, а Иван есть Иван… Но мы не скупимся на взаимопомощь и по-братски делимся всем, что у нас есть. Иной раз я поддам Якову горячности, чтоб он пошевеливался, а сам на всякий случай возьму у него кусочек выдержки да хладнокровия. Ежели, случается, разгорячусь до такой крайности, что вот-вот вспыхну и сгорю, то сразу спешу к Якову… Удивительно ловко умеет охлаждать! Не спеша все рассудит, обо всем толково, без крика, поговорит, и волнения с меня как рукой снимает! Ежели ему в чем не хватает смелости или решительности, то он тогда притуляется ко мне и от меня загорается, как серник от коробка. Так мы и живем! ещё в первые годы, когда «Гвардеец» только- только становился на ноги, в Журавлях начали поговаривать о том, что укрупненному колхозу нужен парторг вроде Якова Закамышного. Все сходились на том, что Закамышный ужился бы с Иваном Лукичом и не убегал бы из Журавлей. Поговаривали об этом ещё и потому, что за первые три года в «Гвардейце» сменилось пять парторгов. Их присылали из района, на вид они были люди солидные, грамотные, умели и собрание провести, и планы работы составить, и красивую речь сказать. Местные коммунисты уважали их, и не было случая чтобы при тайном голосовании шестнадцать журавлинских товарищей прокатили избираемых «на вороных». К тому же зарплату они получали не в «Гвардейце», а в райкоме, материально от колхоза не были зависимы, но дело почему-то у них не клеилось, и в Журавлях они не приживались.
— Ума не приложу, Иван, какого ещё орла послать в твой «Гвардеец»? — говорил Скуратов Ивану Лукичу. — Или климат журавлинский им не подходит, или ещё что…
— Тут, Степан, вся суть, как я разумею, не в орле, а в человеке, — отвечал Иван Лукич. — Может, в районе на большой должности он и орел, и летает аж в поднебесье, и характеристика у него — залюбуешься. А вот под журавлинским небом парить ему не под силу, не тот размах крыльев…
— Ты не рассуждай, а подскажи, посоветуй. Иван Лукич склонил голову, молчал, думал.
— Сам я хожу в беспартийных и в таком важном деле тебе, Степан, не советчик. — Улыбка затеплилась в глазах. — И все же по-дружески скажу: никого из района не присылай, а подбери на этот пост человека нашего, журавлинца.
— Кого? — в упор спросил Скуратов. — Есть у тебя такой человек на примете?
— Есть. Ну, хотя бы, к примеру, Яков Закамышный… Не косись на меня так удивленно, это именно и есть тот человек, какой нужен. Верно, Яков не из тех, не из орлов, мужчина обычный — кузнец, работяга. Но я-то знаю Якова и могу поручиться — взлетит в небо, и не хуже любого орла. Есть у того кузнеца от природы что-то такое, чего частенько у других недостает… Доверь Якову, и пусть он не получает зарплату в райкоме. Пусть довольствуется трудоднями, ходит в моих заместителях, а заодно и комиссарит. И дело пойдет! Помянешь мои слова…
После этого разговора прошли годы. Много утекло воды и в Кубани и в Егорлыке. И в итоге самой, пожалуй, большой радостью журавлинцев было то, что нынешней весной они избрали Зака-мышного шестой, раз кряду, и уже не парторгом, а секретарем партийного комитета: в тайном голосовании участвовали не шестнадцать, а шестьдесят восемь коммунистов. Радовало ещё и то, что новая должность ничего не изменила и ничего не прибавила ни во внешнем облике, ни в характере Зака-мышного. Он оставался таким же, каким был, и на протяжении шести лет нигде и ни в чем не выказал своего превосходства перед другими, никого не унизил и не оскорбил, а Ивана Лукича уважал намного больше прежнего. И так же, как раньше, все эти годы был немногословен, душевно уравновешен и спокоен. Многим непонятно было, как это Закамышному удалось так быстро повернуть Ивана Лукича на свою сторону, каких усилий стоило заставить самонравного усача не только прислушиваться к тому, что ему советовали другие, но иногда и побаиваться Закамышного и краснеть перед ним.
Как-то на заседании правления, где обсуждался вопрос о том, как сделать фермы экономичными, Иван Лукич «закусил удила», злился, ругал животноводов. Закамышный подошел к нему, положил руку на плечо и сказал глуховатым голосом:
— Иван Лукич, успокойтесь и послушайте, что люди скажут. Не надо горячиться. Животноводы — тоже люди, и их надо послушать.
Иван Лукич умолк на полуслове. То, что старый друг всегда при людях называл его по имени и отчеству и обращался на «вы», Ивану Лукичу нравилось. «А что, — думал он, усевшись на свое место, — Яков и сам меня уважает и другим прочим пример подает…» И все же сидеть молча ему было трудно.
— Ну, ладно, Яков Матвеевич, — заговорил он с тоской в голосе, — подчинюсь тебе, посижу молча и послушаю. Погляжу, что из тех разговоров получится. Ведь и я всей душой за то, чтоб нам побольше сэкономить грошей и на стрижке овец, и на утках, и на доставке молока. Я тоже понимаю, что копейка бережет рубль, а только в данный момент встает вопрос: как этого достичь? И я предлагаю…
— Ну, погоди, Иван Лукич, — перебил Закамышный. — То, что ты все понимаешь, хорошо, но послушать других, завсегда невредно. Вот у бухгалтера есть важные данные. Товарищ Чупеев, вам слово!
После заседания, оставшись вдвоем с Закамышным, Иван Лукич жадно курил, стоял у окна.
— Получилось, Яша, что я не в ту сторону тянул? — спросил он, глядя в окно. — Выходит, Чупеев оказался умнее меня?
— В том-то, Ваня, и горе, что загибал ты не в ту сторону, — ответил Закамышный, — Есть решение парткома, чтобы всюду применить моторы и механизмы, а ты уперся, как норовистый конь, и выходит — идешь против решения партии…
— Почему раньше не сказал, что есть такое решение?
— Не сказал? — Закамышный рассмеялся. — Что-то память у тебя стала сильно неустойчивая.
— Хорошо, Яша, придумал, что заставил меня помолчать. А башковитый у меня бухгалтер! — искренне удивился Иван Лукич. — В этих цифрах, как рыба в воде, и расчеты у него, правильные. Молодец! До чего умно и складно получилось у него! Веришь, Яша, раньше я как-то не примечал у Чупеева. такого ума.
Когда слава «Гвардейца», подобно вешним водам, вышла из журавлинских берегов и разлилась по всему Ставрополью и так приподняла, так возвысила Ивана Лукича, что поглядывать на мир с этой непривычной высоты ему было страшновато, секретарь парткома оставался все таким же неприметным. Хотя и журавлинцы и сам Иван Лукич понимали, что без Закамышного добиться таких успехов было бы невозможно, он так и не был отмечен ни почестями, ни наградами… Иван Лукич как-то спросил:
— Яша, или ты не обожаешь наград? — А что случилось?
— Ну как же что? Все люди, ежели к ним приглядеться, как те малые дети, — сказал Иван Лукич многозначительно. — И все они любят, когда их по головке погладят, приласкают. А ты один среди нас, выходит, не похож на всех людей.
— Выдумываешь, Ваня. Нашел, о чем говорить.
