быстро. Я почти бежал. Впервые за многие дни мне было жарко, и я вспотел. Я даже не надел варежек, но руки не зябли.
На всем восьмикилометровом пути от завода до дому я встретил лишь одно живое существо — женщину, торопливо пересекавшую Лесной проспект у Флюгова переулка.
Ощупью поднялся я по обледеневшей лестнице и забарабанил изо всех сил по двери своей квартиры.
— Это я, открой скорей, — кричал я, услышав возню в коридоре.
В кухне на шкапчике горела коптилка. Я развязал одеяло и положил хлеб и колбасу поближе к свету.
— Ешь, Верочка, прежде всего. Я тоже с тобой немного закушу. Вот я принес хлеб, хороший, круглый, настоящий хлеб из муки. А вот и колбаса полкилограмма. Растопи буржуйку, у нас холодно… Приготовь мне настоящего кофе. Мне надо быть бодрым. Вот себе я возьму довесок; это от формового хлеба мне кусочек всучили, а ты ешь от круглого.
Леночка проснулась и села в кроватке. Я отщипнул маленький кусочек колбасы и сунул ей в ротик.
— Мясо, мясо, — сказала она и стала жевать.
Я вынул командировку и развернул ее на столе у коптилки.
— Что мне делать, Вера?
Она нагнулась к свету и стала читать командировку.
— Как хорошо, ешь скорее и будем собираться.
— Мне разрешают лететь только одному. Вас он обещает отправить следующим самолетом. Отлет в восемь утра, но в шесть уже надо быть на заводе, оттуда пойдет машина на аэродром. Но я могу не пойти, я могу опоздать, наконец.
Я вытащил из кармана все свои листки и начал раскладывать их на столе.
— Вот, мне надо доработать эти схемы передачи электроэнергии. Я могу сидеть и рассчитывать их дома.
Вера провела тыльной стороной руки по моей заросшей щеке. Потом она собрала и тщательно сложила все бумажки и сунула мне их в карман.
— Tы должен лететь, милый, ты должен уехать и работать. Я сидел в полной апатии и жевал. Жевал и маленькими глотками втягивал в себя колбасу и хлеб. Вера подкинула щепок в буржуйку. Леночка пищала:
— Мама, дай мяса, мама, одевай меня!
Вера налила мие большую кружку кофе. Я взял ее в руки и медленно прихлебывал. У меня возникло новое решение.
— Я возьму с собой Леночку. Тебе одной потом будет легче уезжать.
Вера на минутку закрыла глаза рукой.
— Возьми. Тебе будет с ней много возни. Но, пожалуй, ты управишься.
Я все сидел, откусывал хлеб и прихлебывал кофе маленькими глоточками.
— Давай, наконец, собираться, — торопила меня Вера. — Тебе надо выйти самое позднее в четыре часа.
— Сейчас, сейчас, еще только немножко подкреплюсь и согреюсь, — механически отвечал я.
Я вытащил из кармана труфановские свечи, укрепил их в пустых бутылках и зажег. Потом перенес зажженные свечи в комнату. Я расставил бутылки со свечами на рояле, на письменном столе. Зеркала умножали желтые язычки пламени. Комната приняла праздничный, нарядный вид.
При свечах мы справляли с Верой новоселье на этой квартире, почти четыре года назад, в 1937 году. Мы пообедали в маленьком ресторанчике на Садовой улице, недалеко от Невского. Потом мы долго ходили по магазинам и вернулись домой поздно ночью, нагруженные пакетами. Я неудачно включил чайник и сделал короткое замыкание. Лень было разыскивать и чинить в незнакомой еще квартире пробки, и мы зажгли свечи.
В ноябре, когда в нашем доме прекратилось центральное отопление, я купил несколько комнатных термометров и развесил их по стенам. Теперь все они согласно показывли — 11+.
Я поднял воротник пальто и нахлобучил свою меховую шапку на самые глаза. Мне стало холодно, я дрожал. Я подошел к полке и выложил на стол свои лобораторные дневники, записные книжки, фотографии.
— Первым делом мне надо собрать все свои бумажки, — озабоченно говорил я.
Вера принесла чемодан, и я бросил туда тo, что лежало сверху: книжки Тесла, пеструю записную тетрадь, блокноты. Это заполнило чемодан почти доверху. Я стоял и бессмысленно перебирал на столе оставшуюся груду бумажек.
— Оставь! Это я потом соберу и привезу тебе, — мягко сказала Вера, — тебе пора уходить, скоро пять часов утра.
Она вытащила из чемодана книжки и начала складывать вещи по порядку.
— Вот, сверху я положу Леночкины платьица. Одну пару белья сунь себе в карман. Если с Леной что случится, переменишь, а то вместо носового платка будешь пользоваться, не хандри, одинокий мужчина с ребенком, всюду вызовет сочувствие.
Вера завязала нa Леночке платок и открыла двери квартиры. Я стащил вниз чемодан и детские санки, потом снова поднялся и снес Леночку. Вера стояла у дверей с зажженной свечой. На дворе было очень тихо и безветрено. Я привязал, чемодан поперек саночек.
— Прощай, родная, — повернулся я к Вере.
— Прощай, родной, — как эхо, отозвалась она.
Я взял Леночку на руки и потащил за собой санки. Я плохо видел дорогу, санки все переворачивались набок, и мы продвигались очень медленно.
Я отъехал совсем немного от дома, только один квартал. Я остановился у заколоченной аптеки, привязал чемодан покрепче к саночкам и снова потащился вперед.
Саночки попрежнему кренились набок и падали. Леночку я то брал на руки, то вел за руку, то пытался везти на саночках, посадив поверх чемодана.
У Финляндского вокзала возле памятника Ленину, точнее, у большого снежного холма, высившегося на месте памятника, я остановился и сел на снег рядом с санками. Я нe мог итти. Я совсем выбился из сил. Мысль о реке энергии, которая бы подхватила и понесла меня своим течением, блеснула в сознании.
Немного отдохнув, я снова взял Леночку на руки и потащился вперед. На улицах уже появился народ. У булочных собирались очереди. Время близилось к семи часам, а я не прошел еще и полпути до завода. Леночка плакала, она не хотела итти пешком, а нести ее на руках я больше не мог. Я почти ничего не видел: глаза слезились. Стекла моих очков обледенели.
Я стал думать, что на завод, пожалуй, итти нечего, так как грузовичок на аэродром уже, наверно, ушел. Никакой еды я ни для себя, ни для ребенка на заводе не добуду. Но и возвращаться домой казалось нелепым, так как почти все полученные мною по карточкам до конца месяца продукты были уничтожены во время ночного, предъотъездного пира. Я присел на саночки, чтобы немного собраться с мыслями и принять окончательное решение.
Вдруг сильное беспокойство охватило меня: не забыл ли я дома свои желтые бумажки. Я вытащил их из кармана и стал перелистывать…
Для меня, сегодня праздничный день, новый год пo старому стилю, день моего рождения. Тридцать лет. Десять лет уйдет на постройку дороги. Все хорошо.
Странно, мне совсем не холодно. Точно наступила весна — теплая и светлая.
…Рождественская сказка Андерсена. Про девочку со спичками. Она потеряла один башмак и боялась возвратиться домой к злой тетке. Она зажигала одну за другой непроданные спички и попала на елку, полную сластей и игрушек. Она замерзла как раз ночью под рождество.
Я погружался в легкий, чудесный сон. Мимо меня непрерывной вереницей двигались мужчины, женщины, дети. Меньше было видно пожилых и стариков, или, может быть, никто не казался таким. Они были в просторных одеждах из легких разноцветных тканей. Они быстро и бесшумно катили по пестрому асфальту. Многие передвигались группами, взявшись за руки и оживленно разговаривая. Слышался смех,
