– Вам что, посидеть захотелось?
– Да нет, конечно, – сказал Николай и опустил голову. – Конечно, нет. Но…
– У меня вот здесь, – следователь хлопнул ладонью по столу, – четырнадцать дел. На одного. Два убийства. Приходит человек, увидевший какую-то причинную связь между одному ему известными действиями и несчастным случаем, и говорит: посадите меня. Ты меня извини, – следователь легко перешел на
– Но я же виноват, – пробормотал Николай.
– В чем ты виноват?
– Ну… не предупредил. Следователь посмотрел на часы.
– Так. Вот смотри. Я достаю пистолет… – пистолета он не достал, а положил, пристукнув, на стол свою большую с длинными белыми пальцами руку. – На твоих глазах вынимаю обойму и кладу пистолет на стол. Ты уходишь. Через два часа приходишь с товарищем, пистолет лежит, меня нет. Решил попугать товарища, взял пистолет, передернул затвор, наставил на него – бац!… – замертво. Я за эти два часа пришел и пистолет зарядил. Кто виноват? Я?
– Я виноват, – заволновался Николай. – Что я, дурак, что ли? с оружием шутки шутить…
– А он что, дурак – лезть не проверив под напряжение?
Николай шумно вздохнул. На душе стало совсем легко.
– Значит… вы считаете – вины моей нет?
– Нет. – Следователь, прищурившись, смотрел на него. – Подожди-ка. Ты в каком цехе работаешь?
– Я не в цехе. В цеховой подстанции.
– В общем, вот что. Сбил ты меня с панталыку… Ты, конечно, не по адресу пришел. Лет семьдесят назад тебе надо было бы в церковь идти, сейчас – я не знаю куда, но раз уж пришел… Слушай – а то выйдешь от меня и опять думать начнешь. Никакой человеческой вины твоей нет – это я тебе, понятное дело, не как следователь, а просто как человек говорю. Но самое главное – я говорю, заморочил ты мне голову, я сразу не сообразил, – никакой и уголовной ответственности в любом случае ты не подлежишь, поэтому больше никуда не суйся. Я не знаю, может быть, ты и нарушил какие-то правила техники безопасности – ну, откуда мне знать, может быть, эти ваши рубильники в присутствии министра переключать надо. Но статьи за нарушение техники безопасности – нету. Для
– Как нету, – неуверенно – уже радуясь своему освобождению и весь уже во власти желания уйти от этих решеток, домой – сказал Николай. – У меня друг на ТМЗ работает, у них там начальника цеха посадили.
– Правильно, начальника цеха. А ты кто?
– Электромонтер.
– Ну вот. Сажают должностное лицо. Ты не должностное лицо. Жена Цезаря. («При чем тут жена Цезаря?» – подумал Николай.) Статьи о халатности и нарушении правил охраны труда тебя не касаются. Есть, правда, еще три статьи – о нарушении правил безопасности горных работ, на строительстве и во взрывоопасных цехах. У тебя взрывоопасный цех?
– Да нет, механический, – с облегчением сказал Николай. У него подрагивало в груди, когда следователь перечислял производства.
– Все. – Следователь опять взглянул на часы и не вставая протянул ему руку. – Будь здоров, Николай. И… – он как будто заколебался, потом решительно выдрал из блокнота листок, что-то черкнул на нем – и протянул Николаю. – Вот тебе телефон. Если что… ну, думать опять начнешь. И вообще – поменьше думай. Отдохни хотя бы недельку. От дум.
– Ладно, – сказал Николай – и впервые за несколько дней – непривычно почувствовав щеки – улыбнулся. – Спасибо. До свидания.
– Счастливо.
Он вышел на крыльцо, глубоко вдохнул оттепельно-влажный холодный воздух, закурил сигарету. Дым тысячами мягких иголочек ласково покалывал грудь. Он спустился по ступенькам – куртка нараспашку, шапка в руке – и неторопливо пошел домой. Каждый шаг доставлял удовольствие. Снег перестал; невидимое солнце золотило тонкую облачную пелену, как тюлевую занавеску. На земле пушистым коротким ворсом стелился нетронутый снег; ветки запорошенных лип сплетались в ажурную черно-белую паутину. Николай не заметил, как дошел до подъезда; на душе было покойно, светло. Он взялся за ручку подъездной двери… одновременно с ожегшим ладонь влажным металлическим холодом уголок его как будто залитого мягким утренним солнцем сознания зацепила смутная тучка. Он вспомнил жену… «ждать я тебя – не бу-ду! …» – вспомнил ее лицо – лицо было ужасным: в подсознательном страхе – инстинктом самосохранения – он оттолкнул, отбросил его от себя… Облегчение его было так велико – «не виноват!…», пример с пистолетом почему-то ослепительно ярко его убедил, – что он почти не почувствовал тяжести осевшего на сердце нового камня. Камешка… «Ну, погорячилась, – даже не убеждая себя, а просто, чтобы для полной ясности выразить чувство словами, додумывал он. – Чего не скажешь в сердцах… Я тоже, бывает, такое скажу. Слово не дело…» Он остановился перед дверью, опустил руку в карман, нащупывая ключи. Ключей не было… ах да, забыл дома – было не до ключей. Страшно вспомнить, что ему довелось пережить. Он глубоко вдохнул подъездный застоявшийся запах – соскучившись, с наслаждением. Каждая секунда дарила ему что- то новое – как будто после долгого сидения взаперти, в окружении неизменных запахов, звуков, образов, он вышел на шумную улицу. Он позвонил – звонок залился стеклянными колокольчиками; он слушал его, как будто только вчера поставил… Дверь отворилась.
На пороге стояла Светка.
Он не успел ничего сказать. Глаза ее полоснули кнутом по его лицу.
– Ну что, сухари сушить?
Голос был визгливый, срывающийся, чужой… При звуке этого голоса у него непроизвольно изменилось – испугалось, ослабло – лицо, и как будто в ответ на эту его проступившую слабость каждая черточка ее лица, каждое движение ее губ, глаз, морщинок на лбу, бровей – дружно плеснули расплавленной ненавистью… У
