– Жалко, – сказала Девочка.
– Девяносто один год… А я ремонт сделала! Иван делал… Глаз с него не спускала, он ведь известно что за работник: отвернешься – уже пьян. И откуда только берет, сейчас ведь борются… Но ничего, хорошо получилось. Посмотрите… В этом году с продуктами плохо: масло редко бывает, овощи только на рынке, и дорого, мяса совсем нема. Но вы мясо с собой везете, тушенку… А где же ваши вещи?
Только сейчас она заметила, что с ними нет вещей, – и удивилась.
– Где же вы вещи оставили?
Они молчали, а старуха смотрела на них, радостно улыбаясь в запавшие коричневые щеки.
– Мы… – тихо сказала Девочка и смолкла. – Игорь!
Мальчик вытащил сигарету и закурил, закрываясь ладонями, – она смотрела на его загорелую небритую щеку. Восемь лет назад щеки у него не зарастали – иногда он что-то скреб на верхней губе и подбородке. Мужчина.
– Я иду за хлебом, хлеб кончился. Вы меня не ждите, что вам за старухой ковылять… Вот… – она порылась в кармане, достала общую связку ключей, отделила их ключ – маленький, темный, похожий на крест, – и протянула Девочке. – Берите вещи и идите домой. Я скоро приду.
– Игорь!
Девочка смотрела на ключ, как испуганный ребенок. Мальчик далеко отшвырнул едва раскуренную сигарету. Ее поднятая рука устала держать связку ключей и их ключ отдельно – но она не опускала руку, ожидая, когда Девочка его возьмет.
– Вы знаете, Пелагея Валерьевна… баба Поля! – сказал Мальчик незнакомым голосом, бодро и весело. – Мы в этом году… решили для разнообразия сменить обстановку. Да и мы, наверное, вам надоели…
– Что? – спросила она, не понимая.
Мальчик разом, вдруг растерялся, густо покраснел и придвинулся к Девочке. Девочка смотрела в сторону и вниз и теребила кожистый лист аукубы.
– Мы… у нас было так много вещей… жена вот… – Мальчик повел рукой, словно желая обнять Девочку, но остановился на полпути и сунул руку в карман.
– Мы… – тонко сказала Девочка. – Мы остановились немного выше вас… в другом месте. Это совсем близко…
Старуха смотрела на них, растерянно моргая, все равно не понимая еще до конца, что они говорят, но сердцем уже чувствуя – что-то страшное.
– Где вы… что вы остановились?…
– На верхней террасе, близко от вас, – сказал Мальчик, вытирая лоб, и закурил новую сигарету.
– Мы зайдем…
Вдруг она поняла. Она поняла, что произошло, но не в силах была понять – как могло произойти такое.
– А-а…
Она медленно повернула голову и посмотрела на белый корпус, слепленный из сотен балкончиков. Все вокруг было какое-то неживое.
– У кого же вы… поселились?
– Евдокия Григорьевна, – тихо сказала Девочка и оторвала лист.
– Тетя Дуся, – сказал Мальчик.
Дуся Панченко… продавщица в утесовском магазине, зять водит автобус. Да, они с верхней террасы… горячая вода, канализация, в прошлом году Василий поставил душ. – А давно вы приехали? – спросила она машинально, чувствуя страшную усталость.
– Нет, – сказала Девочка.
– Второго числа, – одновременно сказал Мальчик и осекся.
Старуха стояла молча и смотрела на Девочкин живот. Солнце вышло из-за сосны и грело ей голову. В доме за ее спиной плакал ребенок.
– Ну… я пойду, – сказала она – ей показалось, внятно и громко, на самом деле так тихо, что они едва услышали, – и с трудом сняла очки. – Я пойду… Отдыхайте.
– Мы к вам зайдем, – тихо сказала Девочка. – Завтра…
– Да-да, – сказал Мальчик.
– Заходите, – сказала она – и, осторожно повернувшись, медленно пошла вниз, домой, в другую сторону от магазина. Она не чувствовала своего тела; у нее было странное ощущение, что она идет за палкой – которая идет сама, осторожно и неуверенно нащупывая дорогу. «Хлеб, – вспомнила она уже внизу, перед своим поворотом. – Ах да, хлеб… Надо купить хлеба».
– Быстро ты, тетя Поля, – сказал Иван, куривший беломорину.
– Да…
Она вошла в комнату и легла на кровать, не выпуская палку из рук. Сын весело смотрел на нее с потемневшей фотографии, рядом с которой возвышалась стопка открыток – выросшая почти вдвое с теми открытками, которые ей присылали из Москвы. Она долго лежала неподвижно, глядя на давно не беленный потолок, как в темноту, – потом медленно закрыла глаза.
