– Вот-вот. Пора бы и кончить…
– …Лика. – Славик заслезился от смеха.
– Давайте собираться, ребята, – с резанувшей мне сердце настойчивостью сказала Зоя. Вновь проснулась – тоскливой болью в душе – казалось, глубоко оттесненная в подсознание память о том, что Лика и Славик сейчас поедут на дачу (Лика что-то придумала для своей болезненно переживавшей ее даже позднее – не то что ночное – отсутствие матери), а Зоя – домой… потому что Зоя никогда не оставалась со мною на ночь – неизменно ссылаясь тоже на мать; я чувствовал во всем этом какую-то фальшь (я немного знал ее мать), здесь скрывалось чтото еще, – но мысль об этом, зажмурив сознание, я безжалостно – жалея себя – отгонял от себя: она меня убивала… – Уже четверть десятого, – сказала Зоя.
– Сейчас, сейчас, – сказал Славик. – Вот был еще случай: у меня друг приехал из…
За стеною раздался пронзительный – пронизывающий, даже стена и закрытые двери лишь немного приглушили его – женский визг, – казалось, лишенный всякого выражения, такой он был высоты и силы, – и вслед за ним – зычный грохот раздраженных мужских голосов… Мать невесты вскочила; мы со Славиком тоже поспешно встали. Лика побледнела.
– Славик… Славик, не ходи, я прошу тебя!…
– Не бойся, Личик, ну что ты, – сказал Славик, перешагивая через скамью. Мать невесты почти бегом поспешила к двери и распахнула ее. В лицо мне режуще-яркими, слепящими красками полыхнул коридор: лимонная желтизна как будто раскаленного лампой стеклянного абажура, кроваво-красные стены, оклеенные обоями под кирпич, оранжевый в желтом свете, горящий медным листом линолеум, ядовито- зеленый плащ, распяленный на бронзированной вешалке… Я вдруг ярко вспомнил арлезианское «Ночное кафе» Ван Гога:
Девушки и парни стояли тесным, открытым к дверям полукругом: в глаза мне сразу бросились несколько женских, однообразно горящих как будто злой, предвкушающей радостью лиц. В центре полукруга стояли в каких-то уродливых, изломанных позах Тузов, невеста и зубастый свидетель; Тузов дышал с влажным хрипом, со стоном, рот его был приоткрыт, волосы всклочены, глаза выкачены – радужки казались точками на белках, – плескали казалось безумной ненавистью; лицо невесты было неузнаваемо искажено – не то яростью, не то страхом, – как будто скомкано, измято, изорвано; свидетель хищно, налившись злобою, скалился – не улыбался…
– Г-гадина!… Тварь!!
Тузов неуклюже, неумело – безобразно и в то же время жалко искривившись лицом – размахнулся – и с каким-то болезненным, придушенным стоном хлестнул невесту как плетью открытой рукой – по ее как будто разверзшемуся провалом мелкозубого рта лицу…
– Б…!!!
– А-а-а-а-а!…
Невеста покачнулась, присела, визжа как полуночная кошка, – круг дрогнул, казалось угрожающе загудел, – Тузов, тоже пронзительно, тонко что-то крича, занес руку над головой – хотел сверху рубануть неловко, по-женски (большой палец прижат к указательному) сложенным кулаком… Мать невесты закричала хрипло, с подвывом (маленькая, низкая комната от этих криков превратилась в ревущий ад), бросилась раскинув руки к нему – как будто капли крови дрожали на кончиках ее искривленных когтистых пальцев… тут свидетель коротко ступил в сторону – и, ощерясь до бугристых бледно-розовых десен, не замахиваясь – крутым поворотом плеч – с мокрым треском двинул занесшего руку Тузова прямым, раздавливающим губы и нос ударом в лицо… Тузов всхлипнул – и отлетел тряпичною куклой (стоявшие полукругом отпрянули, не поддержали его) и с размаху врубился головой и спиною в стену – сполз по ней, схватившись руками за брызнувшее нестерпимо, ослепительно ярко-красным лицо… Никто не сделал шагу ему помочь; мать невесты схватила дочку за плечи, та ее оттолкнула – мать чуть не упала, дико оглянулась на дверь страшно косящим – белоглазым – лицом; мы со Славиком одновременно добежали до Тузова – склонились над ним; в коридорной толпе бился по-детски тонкий, испуганный голос Лики: «Славик! Славик!…»; свидетель стоял набычась, расставив ноги, прищурясь глядя на мешком осевшего Тузова и вкручивая – как будто что-то втирая – правый костистый кулак в ладонь левой руки…
– Что там такое?… – неслось ленивым басом из коридора.
– Кажись, жениха цокнули…
– Кака ж свадьба без драки?
– Кровь!… У него кровь идет!…
– Г-гриня… п-пусти…
Мы подняли Тузова за острые локти… вдруг он рывком разнял руки, больно ударивши меня локтем в грудь (лицо его было страшно: до страдающих и вместе ненавидящих глаз густо измазано кровью, двумя тонкими струйками точившеюся из носа на верхнюю, глянцево вздувшуюся губу), и, рванувшись с необычайною силою, прыгнул как рысь на свидетеля… Ни Славик, ни я не успели ни помешать ему, ни помочь; свидетель как будто ждал: пушечно выстрелил навстречу ему приготовленной к удару рукой – отвратительно громко ляскнули зубы – и как зыбкую кеглю снес Тузова с ног: Тузов, крутнувшись, повалился грудью на Славика… Сознание мое взорвалось ослепительной ненавистью: я шагнул вперед, уже прочувствовав два следующих коротких шага и наливающийся неудержимой инерцией тела, гасящий лоснистый оскал зубов правый прямой удар… шагнул, уже предчувствуя – памятью тела – злорадную короткую боль в костяшках… перед глазами как будто взметнулась серебристая вьюга: невеста бросилась визжа на свидетеля – мельнично рубя его по голове, по плечам, по груди острыми маленькими кулаками…
– С-сволочь!… С-сволочь!… Ы-ых ты, сволочь!…
– …т-твою мать!…
Свидетель, секундно растерявшись – помедлив, – отшвырнул ее тряпкой – и, круто повернувшись, размашисто вышел вон – расталкивая людей в коридоре… Невеста билась в руках подруг, безостановочно, надрываясь, выкрикивая: «Сволочи! Сволочи! Сволочи! Сволочи!…» Почти все из стоявших в кругу парней вышли вслед за свидетелем; толпа из коридора бурно хлынула в комнату; мать невесты металась между ее подруг, слезливо и злобно крича: «Кто?! Кто?! Ну кто?!.» Славик поддерживал Тузова; рубашка Славика была измазана кровью; Тузова мелко трясло; кроме нас, никого рядом с Тузовым не было – кольцо отчуждения; только раз посунулся носом кто-то из краснолицых, крякнул с непонятною радостью: «Эк его!…»
