такси — маленькие, разномастные, очень потрепанные частные фургончики, напоминающие наши маршрутки. Египтяне (вне зависимости от пола) платили за проезд в них один фунт, белые женщины — тоже фунт, белые мужчины — два фунта, с меня же (вероятно как с чересчур белого) постоянно требовали четыре (только однажды удалось сторговаться до трех).
Потеряв на нескольких поездках кучу денег, я наконец нашел способ передвижения, и сохраняющий мои фунты, и заметно улучшающий мое настроение.
В Coral Beach я уезжал на «маршрутке» сразу после завтрака. Как всегда, еще до посадки в транспортное средство, я начинал отчаянно торговаться с водителем. Мы сходились на трех фунтах. Он, как водится, отвозил меня до конечной остановки и там все равно брал на фунт больше.
Я проводил в роскошном безбрежном коралловом лесу целый день, а около пяти часов вечера направлялся по обочине шоссе к себе в отель.
Начало пути было жарким — солнце даже у горизонта пекло немилосердно. Но светило, краснея и остывая, быстро скрывалось за горами. С моря дул освежающий ветерок, я переставал щуриться и все бодрее шел к далекой светящейся вывеске «Жасмин».
С сумерками из своих укрытий появлялись многочисленные такси- фургончики и, включив фары, целыми стаями носились по шоссе в поисках пассажиров. И белый человек, с большим полиэтиленовым мешком, из которого выглядывали ласты и трубка для ныряния, устало бредущий по дороге, проложенной через пустыню Восточная Сахара, был для них даром небесным — как минимум пятью фунтами, лежащими на обочине. Поэтому таксисты, что бы не упустить добычу, начинали еще издали заливисто гудеть привлекая таким образом мое внимание, потом подъезжали ближе, останавливались и открывали дверцу своей колымаги. Я, злорадствуя в душе, дружелюбно улыбался очередному извозчику, отрицательно мотал головой, перебрасывал мешок с ластами на другое плечо и брел дальше. Водитель, открыв рот смотрел, как ветер безнадежно уносит в пустыню уже, казалось, положенные в карман пять фунтов, быстро сбавлял цену до стоимости коренного жителя или белой женщины. Но я был непреклонен, и с невозмутимостью верблюда неторопливо продолжал свой путь, экономя таким образом наличные, а заодно получая огромное моральное удовлетворение.
Я оторвался от своей коллекции и посмотрел в окно. Было совсем темно. Я оделся и пошел в столовую — ужинать.
В дверях я столкнулся с уже поужинавшим немцем-ихтиологом, уносящим в руке пару булочек — корм для рыб, а в очереди за десертом оказался рядом с силиконовой итальянкой, чувствующей себя в одежде явно стесненно. Завтраки в «Жасмине» были убогими, а вот к ужину повара старались. Особенно усердствовали кондитеры. Чтобы хотя бы попробовать все предлагаемые сорта тортов, желе, муссов и прочих восточных сладостей приходилось брать пару глубоких тарелок. Я заел очередной обильный десерт арбузом и вышел из столовой. Ветер к ночи чуть стих. На аллеях светились фонари. На открытой веранде сидели немцы, пили кофе и курили кальян, булькая водой и пуская клубы необычайно ароматного дыма. Итальянцы шли к танцплощадке и к эстраде. Я же отправился на ночную охоту.
Пансионат состоял из множества одноэтажных каменных коттеджей. Я шел по шелестящим от ветра зеленым улочкам, выбирал безлюдные проулки и медленно двигался мимо сложенных из ракушечника стен на которых были развешены редкие электрические светильники. У каждого фонаря на вертикальной стене сидел розоватый геккончик и огромными глазами заворожено смотрел на горящую лампочку. Неподвижная ящерица продолжала медитировать до тех пор, пока на свет не прилетала ночная бабочка. Тогда геккончик молниеносно перебегал по вертикальной стене и хватал насекомое.
Я, вспоминая свою охоту на квакш на Дальнем Востоке, продвигался вдоль стены и убедившись, что вокруг никого нет (особенно служащих-египтян, которые любили красться кустами), вставал на выступ стены и пытался схватить геккона. Это удавалось нечасто — почуяв опасность, юркие ящерицы мгновенно скрывались в какой-нибудь щели. Так что охота была очень азартной. Гекконов я собирался довезти живыми до Москвы и подарить своему приятелю- террариумисту.
Сегодня мне не везло — удалось поймать всего две ящерицы. Я вышел на главный, хорошо освещенный «проспект» нашего пансионата. По нему неторопливо прогуливались редкие пары. Большинство же обитателей «Жасмина» сидели на верандах, переваривая обильный ужин и нежась под черным египетским небом и струями теплого ветра.
Я уже почти добрался до своего жилища, как вдруг с одной из веранд я услышал: «Ком! Ком!»
Знакомый пожилой немец, тот самый, что любил кормить рыб, махал мне рукой. Рядом стояла его супруга — плотная, краснощекая, седая дама. Немец подошел ко мне, взял за руку и повел на свою веранду.
— Скорпион, скорпион! — хором запричитала немецкая чета.
Я обрадовался — какая удача увидеть, а может быть и поймать местного скорпиона!
— Где? — спросил я по-английски.
Немец явно не понял меня, но ткнул пальцем в потолок. Я посмотрел туда. На потолке сидел геккон. На каждом пальце рептилии были крохотные подушечки, а не коготки, как у гекконов сидевших у фонарей. Такое альпинистское снаряжение позволяло ящерице свободно гулять по потолку. Этого вида еще не было в моей коллекции.
— Это не скорпион, — я продолжил общаться с немцами на единственном иностранном языке, на котором мог изъясняться. — Это ящерица.
Но немцы лишь пожимали плечами и дружно твердили: «Скорпион! Скорпион!»
— Это не скорпион, — настаивал я. Потом произнес, как мне показалось более привычное для немецкого уха, чем английское lizard, слово — reptilian.
Но и его немцы не знали. Теперь они уже сбились с ритма и вразнобой голосили: «Скорпион!».
Я постоял, подумал, какой бы еще синоним им предложить. Наконец меня осенило.
— Это маленький динозавр, — сказал.
Вероятно, немцы не знали слово «little», а слово «dinosaur» знали, так как они вдруг замолчали и в недоумении уставились на меня.
— Это не динозавр! — наконец авторитетно заявил немец глупому русскому, который путался не только в типах Царства животных, но и в палеонтологической летописи. — Это скорпион!
Я понял, что словами тут делу не поможешь, забрался на пластмассовый стул, стоящий тут же на веранде, и стал осторожно подводить руку к ящерице.
Немец торопливо отошел в сторону, а его жена, взвизгнув, исчезла за дверью своих апартаментов. Я посмотрел вниз, ободряюще улыбнулся и побледневшему ихтиологу, и его супруге, с ужасом и любопытством наблюдающей за мной из узенькой щели чуть приоткрытой двери.
От моей руки до рептилии оставалось не больше десяти сантиметров. Я хлопнул ладонью, пытаясь накрыть геккона, но реакция у него оказалась превосходной. Ящерица, для которой рядом — на соседней стене — было множество укрытий: щелей, выбоин и скважин — выбрала совершенно непредсказуемый маршрут.
Под истошный и все усиливающийся вой немки, геккон строго по прямой линии стремглав перебежал по ровному потолку около четырех метров, юркнул в чуть приоткрытую дверь и скрылся в недрах номера пожилых супругов.
Реакция у немки была гораздо хуже, чем у рептилии. Только спустя пару секунд пожилая фрау захлопнула дверь, оставшись таким образов с чудовищем-скорпионом в одной
