Когда закон бессилен

—    С тобой побазарить желает один человек, — парень подошел и протянул руку. — С освобождени­ем. Лихо тебе масть стрельнула, — он улыбнулся — Почти половину хозяину оставил.

—    Ты ради этого меня ждал? —демонстративно суну руки в карманы джинсов, насмешливо поинтере­совался Суворов.

—    Да нет, — не обиделся Хрипатый. — Я же сказал — с тобой хочет...

—     Время для разговоров позднее, — перебил его Граф. — К тому же я под градусом. Так что подкати завтра часиков в одиннадцать. Проснусь — выйду. — И, не обращая на Хрипатого внимания, спокойно пошел в подъезд.

—    Чего он, сука, кочевряжится? — из машины выскочил широкоплечий малый.

—    Все, Боцман, —открывая дверцу, бросил Хри­патый, — отбой. Шеф приказал просто предложить ему разговор и сообщить реакцию.

— Так, — не включая свет, Граф подошел к окну кухни. — Кому-то что-то от меня потребовалось. Ин­ тересно, кому? — Увидев., что машина уехала, щелк­нул выключателем.

Хрипатого он знал давно. Они вместе прошли через ад советского детдома. Вполне возможно, что где-то и были вполне приличные детские дома, но у них директриса была сущая ведьма. Наверное, поэто­му и штат воспитателей подобрался такой же. Граф неожиданно добро улыбнулся. Из всех своих школь­ных лет он с теплотой вспоминал классную руководи­тельницу пятого класса, когда жил уже в третьем детдоме. К Валентине Анатольевне он привязался. Ради нее не хулиганил как обычно, не дрался с сын­ками из приличных семей. Она, может, неосознанно давала ему то, чего Виталий был лишен, — материн­скую любовь, нежность. Она часто забирала его к себе... Граф прогнал воспоминания, он знал, что от них становится добрее, и это иногда здорово мешало жить. «Кто же прислал тебя, Жора?» — мысленно обратился он к Хрипатому. Виталий получил первый срок за драку и неожиданно встретил Жорку в коло­нии строгого режима, где тот отбывал срок за воору­женное ограбление ювелирного магазина. При задер­жании пуля милиционера чиркнула по горлу. Так он стал Хрипатым. И мало кто помнил, что зовут его Георгий Баркин. Хрипатый стал лидером в уголовной среде. Когда Виталий встретил своего детдомовского друга, тот уже был козырным фраером. Виталия за его изысканно-грубоватую речь и фамилию, которую ему дали в детдоме, прозвали Графом. Его безупречное по уголовным канонам прошлое — не был комсомоль­цем, не служил в армии и так далее — позволили стать на одну ступень с Хрипатым и его дружками. Все знали, что Граф трижды срывался с ментовского крючка. Но Виталий еще в следственной камере ре­шил не искать себе лавров авторитета. И поэтому в колонии жил, как всегда, по своим правилам. Его пыталась приблизить к себе лагерная верхушка, не­сколько раз он даже удостаивался беседы с вором в законе. Но Граф всем говорил, что он из тех, кому любые правила и законы в тягость. Раза два из-за этих слов с него, как говорится, даже пытались «по­лучить». Но физически Виталий был крепок, трусом не был, драться умел — детдом научил. К тому же в последних классах школы он занимался самбо и бок­сом. Так что для желающих «получить» эти встречи заканчивались плачевно. Хрипатый освободился на год раньше. Именно тогда Виталий написал проше­ние о помиловании. Ой не верил в освобождение. И вдруг... Вспомнив свою реакцию на сообщение на­чальника спецчасти о его освобождении, он рассмеял­ся.. Тогда его после слов пожилой суровой женщины в форме майора МВД «ты помилован» словно сковало холодом, потом бросило в жар. Привел в себя ее голос:

— Да распишись ты! — Поставив задрожавшей вдруг рукой подпись, он облапил майоршу и громко чмокнул ее в щеку. На этот раз опешила она. И неизвестно чем бы все кончилось, если бы он не крикнул восторженно:

— Вы самая прекрасная женщина планеты! И вам я обещаю неделю после освобождения не совершать преступлений!

Мать Волошина с закрытым марлей ветром вошла в дом; Услышав из комнаты сочный храп, горько вздохнула и прошла на кухню. Поставила ведро на лавку. Вымыла руки и стала процеживать молоко.

—     Мам, — раздался за ее спиной сиплый го­лос, — дай стаканчик само...

—    Нет самогону, — не оборачиваясь, сердито от­ветила она.

—    Как нет? — попытался возмутиться Волошин.

—    Так! — гневно повернулась к нему мать. — Хватит пить, Митрий! Ты глянь, на. кого похож стал! Ты за эти дни, как Васька-горбун сделался! — Дмит­рий, что-то пробурчав, вернулся в комнату. Сравне­ние с Васькой, известным, вконец опустившимся де­ревенским пьяницей, обидело Волошина.

—    Это чем же я тебе напоминаю Ваську-то? — громко спросил он. — Он всю жизнь пил, а я...

—    Ты тоже лакаешь неделю! — громыхнув вед­ром, сердито отозвалась мать.

—    Как ты можешь так говорить?!

Я

только что похоронил жену и дочь! Их убили! А ты...

—     Митрий, — мягко проговорила мать, — я знаю, как ты любил Сашу и Зину. И понимаю, как тебе плохо. Но вином горя не зальешь. Сопьешься и все. Ты забросил пчел, квартиру. Посмотри, на кого ты стал похож! — снова рассердилась она, — Вся деревня говорит — пропал, мол, Митька! Ведь моло­дой, здоровый мужик! И все я виноватая, —упрекну­ла она себя. — Просидел возле моей юбки. В инсти­туте учился, у сестры моей жил. Потом тебя, дурака, от армии спасла. Ведь говорил отец твой покойный: случись чего, и пропал Митька!

—    Да я не знаю! — закричал Волошин. — Пой­ми, мать! Просто не знаю, как жить! Как я войду в квартиру, в пустую квартиру, в которой все, все напо­минает о Саше! И наклеенные обои, и мебель, кото­ рую покупала и расставляла она! Как я буду спать постели и не слышать, не чувствовать ее дыхания?! Как я могу все это вынести?!

— Ты лучше поплачь, Митрий, — с участием проговорила она, — но пить более не смей. Ведь Саша не любила, когда ты выпивал. А она сейчас там,и ее душа покоя не находит — Она прижала к груди голову сына.

—    Мама, — прошептал он, — плохо мне, очень плохо. — Загрубевшей от деревенской работы, но са­мой мягкой для сына ладонью она погладила его по волосам.

—    Живи у меня, Митрий, — вздохнула она, — пока в себя не придешь. Продай квартиру со всей мебелью. Пчел продай. Вон дядя Степан и цену хоро­шую дает.

—    Продам, — всхлипнув, прошептал он. — Ведь на ульях кровь Саши и Зины. Продам.

—  Что вы сказали? — Адам привстал со стула.

—  То, что слышал, — грубовато проговорил до­родный пожилой мужчина в золотых очках.

—  Не может быть, лихорадочно соображая, что делать, просто ради того, чтобы не молчать про­ бормотал угреватый.

—    А чего это ты так удивился? — фыркнул его собеседник. — Или чует кошка, чье мясо съела?

—    Константин Федорович, — умоляюще посмот­рел на него Богунчик, — мне необходимо срочно связаться с Иваном Степановичем!

—    А не боишься, что услышит кто-то? Ведь гово­рить-то будешь о...

—    Я знаю, как сказать, — торопливо проговорил Адам. — И чем быстрее я это сделаю, тем лучше.

—     Ну что же, — пожал плечами Константин Фе­дорович. — Вон телефон, звони. Код Москвы, навер­ное, знаешь.

— Позвоните вы, — попросил Адам. — Пусть немедленно первым же самолетом пришлет...

—     Значит, это ваши придурки зеленые перехвати­ли. Касым все пытается гастролеров найти, которые его ребят так грамотно положили. Ай да Степаныч! — насмешливо восхитился он. — Решил за одно дело дважды миллионы выхватить! А ты, значит, собира­ешься моего племяша под нож подставить. Но ведь все можно проще, без крови сделать, — Константин Федорович пытливо взглянул на растерянного Ада­ма. — Вы мне небольшой презент в процентах от всей суммы, а я племяша отговорить сумею.

—    Но вы сказали, что ему дал номер какой-то сыскарь, — напомнил Богунчик.

—    Да какой там сыскарь, —засмеялся Констан­тин Федорович. — Стажер. Только что из училища приехал.

 — А с ним как? — потирая длинный нос, спро­сил Адам.

Если договоримся, — уклончиво ответил Кон­стантин Федорович, — с ним мои парни побеседуют.

—    Заодно и выяснят, с чего это он в обход своих кол­лег хочет узнать, кто владелец «жигулей» с этим номе­ром.