– Ты накормишь меня? Я чертовски голоден.
– Сейчас скажу. – Она вышла.
– Знаешь, Рудик, – тихо сказал Валерий, – мне не нравится твоя тесная дружба с Лолкой. И еще… – Он не дал говорить открывшему рот брату. – Я слышал твои слова насчет меня, когда у нас зашел спор о сыне Ореховых. Так вот, братец. – Валерий коротко и сильно ударил его кулаком в живот. Охнув, тот повалился вперед и уткнулся лицом в подставленный кулак другой руки. – Еще раз подобное услышу, – не давая ему падать, сказал Валерий, – убью.
– Сейчас будет готово, – вошла Лола. И замерла.
– Семейный разговор, – улыбнулся Валерий и усадил пытавшегося вздохнуть брата на стул. Отпустил его, и Родион упал.
– Ты убил его? – на удивление спокойно спросила она.
– Пока нет. И, надеюсь, мне не придется этого делать. – Валерий многозначительно посмотрел на жену.
– Подожди, – поняла она, – так ты его из-за меня? Наверное, слышал тогда…
– У меня со слухом все в порядке, – кивнул он. – Пойду поем, а то живот к позвоночнику прилипает.
Он ушел. Лола посмотрела на с трудом дышащего Родиона.
– Надо меньше трепаться, – тихо проговорила она. – Ведь все, что у тебя есть, ты получил благодаря Валерию. А ты… – Не договорив, Лола вышла.
– Ну, сука, – с трудом просипел Родион. – Я тебя, гнида, кончу.
– Да, хлопцы, – сказал Робинзон, – против вас, значится, войска пригнали. Будто войсковую операцию готовят. Так что сидите и носа не высовывайте.
– А моего сына снова возьмут эти сволочи! И… – Не договорив, Виктор сжал кулаки.
– Ша! – крикнул Степан. – Ты заколебал своей истерикой! Думаешь, мне в кайф здесь торчать? Но пока мы здесь, а не у этих гребней, есть шанс! И пока меня не убьют, твоего сына не тронут! Потому что он – их последний козырь.
– Он мой сын! – воскликнул Виктор. – Ясно?! На кой…
– Цыц! – неожиданно рявкнул Робинзон. Братья одновременно повернулись к нему. – Не хватало еще братоубийства. – Ты отец, и понятно, значится, твое волнение. Но ведь и он за твоего сынка переживает. И сдаться готов, и смерть принять. Так надобно решать, что сделать можно, а не орать друг на дружку.
– У тебя не было детей, – угрюмо проговорил Орехов, – ты не знаешь…
– Знаю! – громко перебил его Робинзон. – Думаешь, от хорошей жизни я в семнадцать лет за «шмайссер» взялся? Мои сверстники с девчатами закаты провожали, а я с «зелеными фуражками» воевал. Мать и отца на моих глазах расстреляли! Тогда еще Советы были, мать их в кочерыжку! Вот я и пошел с бандеровцами! Не супротив власти воевать, а за родителей своих, значится, мстить. В пятьдесят девятом меня туточки взяли – и в лагеря. Как бандюка судили. А я с коммунистами воевал, которые моих стариков постреляли. В погребе автомат немецкий ржавый нашли, и все – пособники бандюков. Мать вдарили. Отец за вилы схватился, их и порешили на моих глазах. Я в подсолнухах отсиделся! Так что, значится, я тоже кое-что повидал.
– Извини, – вздохнул Виктор. – Но все равно, ты меня понять не можешь. Ты мстил государству. Пусть не правильно, незаконно твоих родителей убили. Но ведь сейчас скольких реабилитировали…
– Думаешь, значится, мне зараз после реабилитации этой легче стало? – Робинзон потеребил бороденку. – Она, значится, мне родителей возвернула? Нет, мил друг, не дай Бог, конечно, но вот ежели ты окажешься на моем месте, поймешь, что это такое. Ты за сына готов горло порвать, а тебя судить как преступника станут. Где же справедливость? – усмехнулся он. – Не государственная, ее у него и не було никогда, а просто человеческая, людская? Нету ее. Пока сам с теми, кто родных погубил, не управишься, свет в глазах черным будет. А ежели мстить не станешь, значится, не человек ты, а иуда.
Разин молчал. После рассказа старика он смотрел на него по-другому.
Степан сам был преступник. В первый раз попал за угон машины. Ну а потом стал законченным уголовником. На его совести были и жизни людей. И не только милиционеров или боевиков мафии, которая охотилась за ним. Он вел свою линию и убивал спокойно, считая, что все против него. Но, услышав рассказ Робинзона, вдруг понял, что старик честнее его. Он с автоматом в руках дрался с советскими солдатами, и здесь было как на войне: кто убил, тот и победил. Он же начал схватку, когда его обложили со всех сторон. Обращаться за помощью к закону он не мог. Да и есть ли он, настоящий закон? Степан криво улыбнулся.
– Дед, – обратился он к Робинзону, – если есть, принеси выпить. Грамм по сто – двести. Может, полегчает малость. А то как сдавило все. Витька, с одной стороны, прав. Он отец и боится за сына. Но с другой стороны, и ты верно сказал. Пока мы живы, хрен они чего Степке сделают. Принеси выпить.
– У тебя как с раной? – спросил Робинзон.
– Все путем. – Приподняв руку, Разин сжал кулак. – А раньше чуть двинешь – и караул. Классный ты лепило, дед, – улыбнулся он. – Наверное, на островках научился?
– В зоне, – вздохнул Робинзон. – Тамочки медуслуг не было. Сами выживали. Я хоть и бандеровцем считался, но с уголовниками сидел. За вагон, который мы в Харькове взяли. Вот и…
– Много золотишка хапнули? – с интересом спросил Атаман.
– Я восемь килограммов уволок. И еще кое-что. Для надобности, – туманно добавил он.
– Так как же ты от Харькова до Владимира добрался? – поразился Степан.
– С цыганами, – улыбнулся Робинзон. – Почти четыре месяца с ними был. Молодцы цыгане, не сдали. Их тоже частенько шуровали с места на место. Было время, вроде как оставляли где-нибудь. Но цыгане словно птицы в небе. Сел, чуть своронил – их и след простыл. А вот здесь я отстал, – вздохнул он.
