– А когда обоснуются, начинается: домовик, то сделай, домовик, это подай, принеси… – грустно жаловался мужичок в никуда, – а потом так же исчезают, и ни слуху ни духу.
– Так здесь еще кто-то до меня вот так появлялся? – подскочила я.
– И не раз, – разоткровенничался вдруг домовик, – появятся, вот как ты – из ниоткуда, и живут. Сначала так же охают, причитают: мол, где мы, да что делать? А потом обживаются и делом начинают заниматься… Всякие, конечно, попадались. Некоторые – чистые кикиморы – скалятся да издеваются, а были и приветливые, скромные да ласковые… – и вдруг снова сник, – но потом и те пропадали. И никто даже не попрощался…
Он снова зашелся в лающем кашле. И тут я увидела, что у него глаза красные да жаром от него так и пышет. Господи, да он же болеет! А как лечить домовиков? Я растерялась. А он так грустно молчал…
– Домовичок, милый, ты посиди, подожди немножко! – вскочила я. – Я сейчас тут быстренько уберу, помою. А потом накормлю тебя… А продукты есть? – вдруг растерялась я.
– В подполе еда, – скрипнул домовик, – вон там, у буфета.
Я посмотрела и увидела квадратное очертание крышки в полу, которое не заметила сразу.
– Ага, только перины выбью…
– Постой, – домовик меня перехватил уже у двери, – убирайся здесь, а я с перинами уж сам…
– У тебя ведь жар… – возразила я, но потом осеклась, увидев, что он уже так не пылает.
– Нету уже… – смущенно проговорил домовик. – Потому пойду, а ты тут. Полезешь за едой, возьми свечу – на подоконнике. Да осторожнее в подполе, там ступеньки крутые…
Мне было неловко, но пришлось позвать домовика, чтоб научил пользоваться печью. Он ворчал что-то о белоручках, но, кажется, вполне добродушно, незлобиво. Разжег, показал поленницу дров, которую я сразу не заметила между печью и буфетом, объяснил, как готовить в печи, и убежал на улицу. По-моему, он немного повеселел и уже чувствовал себя лучше.
Когда он вошел в дом, таща на себе выбитые перины, и довольно сопя, комната была вычищена до блеска, а на столе дымилась вареная картошечка, посыпанная зеленью, исходили ароматом маринованные грибочки, манили хрустящие огурчики, квашеная капустка. Также, к своему великому восторгу, я нашла в подполе окорок и колбасу и тоже их нарезала.
На печи жарились блинчики, я бегала от стола к ним и обратно, выкладывая их на тарелку. Благо посуда здесь нашлась обычная, привычная для меня.
– О-го-го! – Довольно повел носом домовик и добавил одобрительно: – Хозяюшка!… И сарафанчик-то как тебе к лицу! Носи уж, твой теперь…
– Давай к столу, хозяин-батюшка, – воодушевилась я, решив спросить, откуда же тут все-таки женская одежда.
– Сейчас, матушка, – вторил мне домовик, – только перины застелю.
Он полез наверх, быстренько справился с делом и спустился. Я встретила его улыбкой, но он снова нахмурился.
– И надолго ты здесь? – спросил насупившись глядя в тарелку.
– Не знаю. – Я тоже отчего-то опустила глаза. Возникла неловкость.
– А-а… – вроде понимающе крякнул домовик, набрасываясь на еду. Я тоже осторожно взяла картофелину. – Значит, так же исчезнешь, как остальные.
– Расскажи о них, о тех, кто здесь появлялся до меня, – умоляюще попросила я.
– А фево? – с набитым ртом поинтересовался домовик. – Фево фаскафывать?
– Как они появлялись?
– Да так же, как и ты, – домовик прожевал, запив квасом, – приходили из ниоткуда. Должен признать, ни одна из них не начинала уборку сразу!
– Это были только… женщины?
– Да какие женщины? – крякнул домовик и потянулся за огурцом. – Так, девчонки… Дети в сравнении с тобой!
Я молча вынесла невольное оскорбление.
– Хотя были и постарше, одна из них-то и раздобыла где-то сарафан, – кивнул он на мой наряд, – жили недолго, каждая примерно дня по два-три, а потом уходили и не возвращались, у тебя блин горит, – без перехода заметил он.
Я вскочила и сняла сковороду с огня.
– А куда они уходили? И откуда приходили, ты спрашивал?
– Не-а. Хофя… офна-дфе со фной общались. – Он проглотил еду. – Так тех я сутки только успокаивал, нервные какие-то… После первой ночи вообще чуть живые были.
– Почему? – осторожно спросила я, наливая на сковородку следующий блин.
– Увидишь, – туманно пообещал домовик. – Хороша капусточка! Давненько не едал, самому в подпол лазить несподручно, да и потребности особой не было. А картошечка – мням!
– Что увижу? – не отставала я.
– Придут они сегодня, нюхом чую, – опечалился он, – частенько так было. А ты уж не оплошай, не впускай их.
