С тех пор прошло два года, за которые решимость Ивана испытать себя в настоящем деле росла прямо пропорционально количеству запретов и ограничений, налагаемых на младшенького заботливой царицей Ефросиньей, и когда таинственный супостат повадился портить золотые яблоки (червонное золото, высшая проба, шли прямо на монетный двор) в царском саду, Иван просто не мог не выследить вредителя. И когда царь Симеон решил послать своих сыновей на поиски жар-птицы, Иван решительно и твердо поставил родителей в известность, что в понятие «сыновья» он входит тоже, и что нет, никакого дядьки ему в попутчики не надо, я сам все знаю и умею, я читал. И на следующий день, не ожидая окончания бури материнской истерики, изрядно опасаясь, что выслушивая те ужасные упреки, которые бросала ему пригоршнями безутешная мать, решимость его растает, он с братьями поутру покинул дворец. Распрощавшись с ними на первом перепутье, сопровождаемый братскими последними советами и наставлениями (среди которых был и вернуться, пока не поздно, Ванюша, это не трусость, это здравый смысл, ну сам подумай…), Иванушка вдруг понял, что впервые в жизни оказался совсем один в незнакомом месте, и действительно почувствовал себя маленьким заблудившимся ребенком, и как страшно и одиноко сразу стало ему! И только звеневшее еще в ушах «Вань, ей-богу, вернись, мы сами справимся» не дало ему тут же развернуть коня и помчаться во весь дух обратно во дворец. А потом первый испуг прошел, и, подбоченясь и горделиво озирая разворачивающийся перед ним пейзаж, Иванушка почувствовал себя сразу королевичем Елисеем, Рыцарем в Слоновой Шкуре и путешественником Геоподом в одном лице. И ему сразу стало немного лучше.
«Я ее обязательно найду, — думал Иван. — Третий и младший сын царя обязательно возвращается домой на коне, так сказано везде, а ведь люди, писавшие книги, наверняка в этом кое-что смыслят. Конечно, Дмитрий и Василий сильней, ловчей и опытней меня, но что в этом деле считается, так это удача. Так везде пишут. А повезет обязательно мне. Я это чувствую. Не знаю как, но я ее обязательно разыщу, сколько бы времени и сил у меня это бы ни отняло. Я докажу, что я не ребенок! Деточка!!! Я тоже кой-чего стою!!! Надо придумать какой-нибудь план. Да. Во всех книгах главный герой всегда придумывает какой- нибудь план. Надо начать расспрашивать людей, кто-нибудь, да знает, не может же быть так, чтобы никто и никогда о ней больше не слышал! Наверняка, эта дорога ведет в какой-нибудь город, или даже другое государство. Да, точно, государство, вспомнил, мы его с наставником Олигархием проходили в прошлом году. Господи, как же оно называется, а? Я еще все время забывал его название. На „ланд“ как-то заканчивается, это точно. Тамерланд? Патерланд? Диснейланд? А, вспомнил!!! Вон…»
Если бы поводья не были намотаны на руки царевича, он был бы навзничь сброшен на землю взвившимся вдруг Бердышом. Ошалевший, ничего не понимающий Иван вдруг повис между небом и землей, не успев даже испугаться. Под ногами у скакуна мелькнула и пропала серая тень, Бердыш с места рванулся в карьер, не разбирая дороги, и понесся в сторону, противоположную той, откуда выскочил волк, волоча Ивана за собой.
Словно обезумевший, перескакивал он поваленные деревья, ломился напролом через кусты, давил муравейники и ломал нависавшие сучья, и, казалось, даже не чувствовал веса поверженного всадника. Оглушенный, избитый о коряги Иван не мог даже крикнуть, чтобы остановить коня. Небо, деревья, земля слились перед глазами, закружились в бешенной карусели, замелькали, как будто захотели поменяться местами, но не могли остановиться. В разорванном платье, с разбитой головой и разодранным в кровь лицом, Иван зажмурился и обмяк, даже не пытаясь уже освободить руки. Если собрать в единое целое осколки (вернее, обломки) мыслей и ощущений Ивана в тот момент, то после тщательной и продолжительной судебно-медицинской экспертизы можно было бы с изрядной долей вероятности предположить следующее: «Лучше бы он затоптал меня на дороге.»
Милосердное беспамятство охватило Ванюшу задолго до того, как не выдержали очередного рывка и лопнули поводья, и взбесившийся иноходец унесся в лесную глушь, оставив беспомощного неподвижного хозяина на произвол леса.
Больно. Как больно! Почему так больно?.. И холод. Где я? Что случилось? Мама! Что со мной? Мама!.. Мама. Мама здесь. Мама! Почему так сыро кругом?! Что это?!
На лоб приложили мокрое полотенце. Мама? Почему оно такое холодное? И скользкое? Мама!..
Тяжелым прыжком компресс переместился со лба на грудь. Царевич с усилием разлепил веки, или ему только показалось, что он это сделал, и обнаружил, что глядит прямо в глаза огромной лягушке. На голове у лягушки что-то блестело.
— Иван? — строго спросила лягушка.
— Иван, — скорее подумал, чем выговорил, царевич.
— Царевич? — продолжила допрос лягушка.
— Царевич, — как завороженный подтвердил он.
— А стрела где? — не отставала лягушка.
— Во дворце Стрела. У меня Бердыш был.
Казалось, лягушка засомневалась.
— Это что еще за новая мода? Стрела должна быть, как испокон веков заведено. Ну, ничего, я еще изменю эти дурацкие порядки в вашем царстве!
Несмотря на всю нелепость положения, Ивану представил лягушку насаждающей свои земноводные правила в Лукоморье наперекор отчаянным протестам папеньки с маменькой, и ему невольно стало смешно. Пересохшие губы сами собой растянулись в ухмылке. Какой дурацкий сон!
Иванова улыбка лягушку рассердила.
— Ишь, лыбится! — недовольно проговорила она. — Под венец пойдем, я посмотрю, как ты лыбиться будешь!
— Под какой венец? — не поняв, переспросил Иван, все еще блаженно улыбаясь.
— Не крути, не крути! Свадьба наша на завтра должна быть назначена, я все знаю!
— Какая свадьба? — улыбка медленно сползла с лица царевича.
— Известно какая. Вставай, женишок, — безапелляционно скомандовала лягушка, и Иван почувствовал, как вопреки его воле руки и ноги его зашевелились, предпринимая попытки оторвать от земли и все остальное, несмотря на мгновенно проснувшуюся снова боль во всем изломанном теле. — Пошли во дворец. Батюшка, поди, нас уж заждался.
— Какая свадьба?! — гудящая голова царевича соображала плохо, но тревожные огоньки где-то в глубине его сознания уже начинали зажигаться. Сон явно выходил из-под контроля. — Лягушки не могут… То есть, у лягушек не бывает… То есть, с лягушками нельзя… — но все это не представлялось Иванушке достаточно увесистым оправданием перед наглой амфибией.
— Несовершеннолетний я! — выпалил он наконец.
— Как — несовершеннолетний? — не поверила лягушка.
— Никак! — радостно доложил Иван. — Совсем никак не совершеннолетний! И поэтому мне замуж… тьфу, то есть жениться на лягушках нельзя!
Лягушка подозрительно прищурилась.
— Что-то ты хитришь, Иван-царевич, — покачала она головой. — Ведь ты точно Иван? — как будто что-то вспомнив, спохватилась она.
— Иван.
— Царевич?
— Царевич. Да ведь ты уже спрашивала.
— А какой державы?
— Лукоморья.
— Как — Лукоморья? А разве не царства Переельского?
— Нет. Мы соседи с ними. Но это не я! — поспешно добавил он.
— Надо же, как вышло, — покачала головой лягушка и, Иван мог бы поклясться, хлопнула себя лапками по бокам. — Ну, извиняй, Иванушка, обознатушки получились, — тон лягушки сразу сменился на смущенный, и она сокрушенно развела лапками. — Эко, сама виновата, не спросила сразу, да и бердыш вместо стрелы тоже… А как тебя потрепало-то, сердешный ты мой… — неожиданно переменила она тему, как бы пытаясь загладить произведенное неблагоприятное впечатление, и жалостиво запричитала:
— Да страдалец ты наш страстотерпный, соколик ты мой разнесчастненький, солнышко красное… Ну
