приходится она мне сестрой. До ее…
— Нам? — переспросил Иван, боясь поверить в эту оговорку.
— Ну да, нам, — подтвердил, не моргнув глазом, Сергий. — Ведь если я пойду с тобой, ты меня не прогонишь?
— Да что ты! Что ты! Конечно нет! Это очень хорошо, что ты со мной пойдешь! Я наоборот очень хотел, но не знал, как попросить… То есть… Ну, я думал, что ты…
— Ну, вот. А меня, оказалось, и просить не надо. Сам напросился. Видишь, как все ладненько вышло, — и, широко улыбаясь, Сергий хлопнул Ивана по плечу. — Ну, давай, царевич, пакуй свое оружие, — и он снова кивнул на фолиант, — да пойдем. До вечера мы до Ярославны добраться должны, а то не хочется мне по этакой чаще в потемках пробираться, не знаю, как тебе.
В потемках пробираться им все же пришлось, так как с такой поклажей (а Волк не захотел оставлять ничего, собираясь в ближайшем городе или деревне получить за Ивановы вещи неплохой барыш), да через лес, даже по тропе, быстро передвигаться оказалось просто невозможно. Поэтому к избушке Ярославны они прибыли уже далеко затемно. Несколько раз, когда заросли становились еще более густыми и непроходимыми и царевич переставал ощущать тропинку под ногами, ему казалось, что они заблудились, и тогда он предлагал Сергию сделать привал до утра, но каждый раз Волк, молвив что-то вроде «не боись, не пропадем» выводил их маленький отряд на новую дорожку, и Ивану оставалось только стараться держаться к Серому как можно ближе, чтобы не остаться в кромешной тьме совсем одному.
Маленький Ярославнин домик находился на опушке леса и был со всех сторон обнесен плетнем. На штакетинах сушились пузатые корчаги. За домом виднелась какая-то сарайка. Больше при свете луны, выглянувшей на пару минут из своего укрытия в облаках, разобрать ничего не получилось, да и, откровенно говоря, Ивану, уставшему и измученному, было далеко все равно. Теперь, поскольку они добрались до человеческого жилья, задачей номер один перед Иваном стало определение местонахождения какого- нибудь тихого (даже не обязательно теплого и мягкого) уголка, где можно было бы упасть и не вставать до завтра. Желательно, до вечера. Царевич чувствовал, что если такое место не будет срочно найдено, то, несмотря на все свое старание не ударить в грязь лицом перед Волком (это была единственная движущая сила, остававшаяся еще в распоряжении Иванушки), он рухнет и заснет прямо вот здесь, под корчагами.
Ярославна встретила их на пороге, и от неяркого, но неожиданного света из распахнувшейся вдруг двери они на мгновение ослепли. Иван покачнулся, но чьи-то невидимые руки поддержали его и быстро избавили от мешков и оружия, и Ярославна, отпустив слуг, широким жестом пригласила путников войти в дом.
Переступив через низкий порожек, друзья оказались прямо в горнице, лицом к лицу с коренастым столом, плотно уставленным невероятным количеством снеди. В ушате со льдом охлаждалась пятилитровая бутыль кваса. У печки томился антикварный самовар. Из чугунков, сковородок и утятниц исходил умопомрачительный дух, а заморские блюда — салаты — казалось, просто умоляли: «Съешь нас!».
Ничем иным, кроме умопомрачения, царевич не мог объяснить полную потерю памяти на определенном отрезке времени, а когда она вернулась, он обнаружил себя бессильно откинувшимся на спинку стула перед столом, заваленным грудой пустых чашек, тарелок, блюдец, кружек и кубков. Как неприступная ледяная вершина надо всем над этим сверкала при свете… («Господи, да откуда тут свет берется, что-то в толк я не возьму?..»), короче, сверкала пустая бутыль. Рядом, с чувством исполненного долга, расположился самовар. И какая-то неопознанная ребристая бутылка зеленого стекла. Вытянув шею, у противоположного подножия посудной горы он разглядел блаженно улыбавшегося Серого, развалившегося точно в такой же позе. Позади стояла Ярославна, прислонившись спиной к печке и скрестив руки на груди. С лукавой добродушной улыбкой она поглядывала на гостей. Ей на вид было лет двадцать пять — тридцать, и она была красива той спокойной лукоморской красотой, которая не бросается в глаза, но если запоминается — то на всю жизнь. Причем что-то в глазах Ярославны говорило, что жизнь эта будет полна опасностей и непредсказуемо коротка.
Царевичу внезапно стало стыдно, так как он не мог вспомнить, поздоровался ли он, и был ли представлен сестре Сергия. Многолетняя привычка дворцового воспитания требовала отдать дань простым правилам вежливости и этикета, но при этом Иван боялся оказаться в дурацком положении, повторяя то же самое второй раз. Похоже, Ярославна угадывала его душевные муки, но отнюдь не торопилась прийти на помощь. Но пока царевич раздумывал, как ему поступить (хоть и скорость протекания его мыслительных процессов была настолько мала, что ей можно было со спокойной совестью пренебречь), проблема решилась сама собой.
Если бы Иван знал, что заснул, ему было бы стыднее раз в десять. Ну, или в восемь с половиной, это наверняка. Но он не знал об этом, а просто и безмятежно посапывал себе в обе дырки, наплевав в конце концов на воспитание, этикет и даже простые правила вежливости. И во сне к нему пришла Ярославна и сказала, что это — самое верное решение, какое он только мог принять. Но царевич ее не понял — ведь он не знал, что спит…
Проснулся Иван потому, что спать ему больше было не в куда. Сознание его включилось, и на все попытки снова уплыть в блаженное море снов отвечало решительным отказом. Более того, оно в резкой форме потребовало от Ивана немедленно вспомнить все, что произошло с ним накануне, где он находится и почему он чувствует себя так, как будто вчера весь день он занимался тяжелой физической работой. Недолго покопавшись в не проснувшейся еще памяти и окинув одним едва приоткрытым глазом окрестности, Иван пришел к выводу, что находится он в доме сестры отрока Сергия, что лежит он на полу на медвежьей шкуре, а чувствует он себя так, как будто накануне занимался тяжелой физической работой потому, что накануне он занимался тяжелой физической работой. А иначе их марш-бросок по сильно пересеченной местности с тяжеленными мешками на плечах нетренированному, изнеженному (пусть даже и против своей собственной воли) царевичу назвать было нельзя. И пусть Иван всеми фибрами своей семнадцатилетней души ненавидел эту нетренированность и изнеженность и собирался покончить с ними при первом же удобном случае, результат в виде ноющей спины и несгибающихся ног от этого не менялся.
В доме было тихо. Иван с трудом поднялся на ноги, разогнул, растирая кулаком позвоночник, спину, распахнул дверь и, зажмурившись от яркого солнечного света сделал шаг вперед. «Ну, ничего. Вот королевич Елисей на странице тысяча двести тридцать первой…»
И полетел.
Дивное, неповторимое чувство полета продолжалось совсем недолго. Честно говоря, гораздо меньше, чем хотелось бы царевичу.
Оно было прервано внезапно и жестко.
Немного позже царевич обнаружил, что это была единственная ступенька крыльца.
Оказывается, пока он спал, какой-то идиот поднял домик Ярославны на сваи. Причем и расположены они были как-то по-дурацки — не четыре по углам, а две в середине, и по виду они больше всего напоминали…
Птичьи ноги. Сердце царевича пропустило удар. Взгляд рассеяно скользнул по корчагам на заборе… И остановился на елке между двумя столбами.
Чтобы не возвращаться к первой корчаге и не приближаться ко второй.
Потому что глаза Ивана сообщили ему, что уж больно эти горшки похожи на человеческие головы. И причина этого сходства была слишком очевидной.
Чьи-то сильные руки поставили на ноги потрясенного до глубины души царевича и заботливо отряхнули ему платье. Иван обернулся, чтобы поблагодарить, но никого не увидел. Никого и ничего, кроме двух пар кистей мозолистых загорелых человеческих рук. На безымянном пальце одной из них даже было надето кольцо.
«Очевидно, „нехватка рабочих рук“ — это не про сестру Серого», — откуда-то со стороны пришло в голову царевичу. — «А головы, наверное, занимаются приемом посетителей и планированием работ по хозяйству. Каждая для своей пары рук.» Несмотря на ясность мышления, царевич чувствовал, что еще одна, самая маленькая капля в чашу его рассудка — и он за последствия не отвечает. И вряд ли когда-нибудь снова будет.
— Если бы я знала, что у Серого бывают такие впечатлительные друзья, я бы тебя хоть предупредила, — раздался сзади голос. Иван неестественно медленно повернул голову и украдкой выглянул
