Исступленно фонтанировать гейзерами эмоций в сторону человека, которому на тебя наплевать, в мои планы не входило. К тому же я и тогда уже все-таки верил, что настоящая любовь существует не только в книжках, и где-то в глубине души догадывался, что заключается она не в том, что у нас было с этой девицей, а в проявлениях совсем иного рода.
После переезда в Москву мне, по вполне понятным причинам, долгое время было не до личной жизни. Когда же я состоялся в профессии, в моей орбите девушки стали возникать одна за другой. Самого разного возраста, социального статуса и интеллектуального багажа.
Достижение это, прямо скажем, нехитрое – я свободный мужчина в расцвете лет и сил, умею говорить и слушать, нормально выгляжу. Поэтому личный состав моих девушек широк, многогранен и постоянно ротируется. Количество их не означает моей эмоциональной незрелости – по большому счету мне было бы более чем достаточно одной-единственной.
Беда в том, что эта единственная должна быть еще и любимой. Другое дело, что с возрастом полюбить кого-либо становится невероятно сложно: не только возрастают требования к качеству объекта, но и повышается объективность его восприятия, а это далеко не всегда способствует развитию нормальных взаимоотношений. Особенно при таком-то богатстве выбора.
Как правило, долго они у меня не задерживаются. Ну, или я у них, кому как угодно. Максимально отношения мои длились ровно до того момента, пока мы не дозревали до идеи вместе пожить. Вот тут-то все и начиналось. Точнее, заканчивалось.
В большом городе, да еще с таким безумным графиком, строить отношения реальным почти не представляется. К тому же я, честно говоря, никогда не понимал до конца, в чем заключается подобного рода «строительство», и категорически не желал ограничивать себе сознание какими-то бытовыми вопросами и общепринятым традиционализмом.
Например, до меня настойчиво пытались донести, что неплохо бы запомнить дни рождения ее родителей. Вроде бы ничего космического в этом посыле нет, кроме одного – ее родители были мне совершенно по барабану. Нет, ну иногда я все же знакомился с родителями своих девушек, но это никогда не являлось чем-либо большим, кроме как жестом доброй воли и вежливости, и жестом далеко не всегда взаимным. И вот, спрашивается, с какой стати я должен париться датами рождения людей, которых видел лишь пару раз и которые, к счастью, на более частых встречах не настаивали?
Выгуливать ее собаку я тоже наотрез отказывался. Ну вот что, что мне делать, если я терпеть не могу собак? А совместные походы в магазины так и вовсе вызывали у меня приступы натуральной паники вкупе со вспышками ненависти к человечеству. Да и вообще находились сотни причин, которые в итоге и пускали ко дну очередную неудавшуюся ячейку общества.
Потому что как ни крути, а любовь состоит из абсолютного, по умолчанию, доверия и взаимопонимания друг друга с полуслова. А какое может быть взаимопонимание между людьми, у которых из общего – лишь куча социальных условностей и крыша съемной квартиры над головой?
И что мне оставалось делать? Правильно – не париться. Вот я и не парился. Засыпал и просыпался с той, которая попадется под руку, но чаще один.
И вот, увидев Машу, я чуть ли не впервые в жизни почувствовал, что – все. Все уже случилось. Теперь просыпаться с другими женщинами мне станет куда сложнее.
– Да ты что, брат! – Стас вытаращил глаза, едва услышав от меня соображения по поводу сегодняшнего происшествия. – И думать забудь! Вообще ее из головы выкинь. Ты вообще понимаешь, на что разеваешь хавало?
– Понимаю, – уныло кивнул я, разливая уже осточертевшую за сегодня водку. Опьянение волнами расходилось по телу, но голову все равно не отпускало. – Все я понимаю.
– А мне кажется, что не понимаешь. Даже если б ты не был тем, кто есть, тебя бы в пять минут стерли с лица земли к чертовой матери. А в твоем случае так и вообще... Не, ну ты спятил, что ли, совсем? Да не дай бог, чтоб ты просто оказался у Третьяченки в поле зрения! А уж если он вдруг чего заподозрит насчет Машки, то тебя вообще на хер заживо дотла сожгут. Понимаешь?
– Понимаю, – снова кивнул я.
– Не понимаешь, – грустно констатировал Стас. – Ладно, расскажу еще кое-что. В общем, ухаживал за Машкой один парень. Долго ухаживал, любил ее сильно. Еще с универа, он там учился с нами вместе. Ну, как бы она и не против особо была, он ей тоже нравился, но без фанатизма; Машка в этом смысле вообще разборчива очень и на каждого подряд не бросалась никогда. Просто хороший парень...
– И чего? – я чуть улыбнулся. – Третьяченко его убил и съел?
– Чего ты лыбишься? Не знаю, кто кого убивал и съедал, но практически в одно время с переездом Машки к Третьяченке этот парень пропал.
– Как пропал? В каком смысле?
– Да в самом прямом. Тупо рассосался с горизонта, как и не было никогда.
– Куда? – недоумевающе вопросил я. – Как рассосался?
– Илюх, – подался вперед Стас. – Ты совсем не врубаешься, что ли, с кем связался? Вот сам подумай, куда он мог пропасть. Просто пропал, и все. Мать его тревогу подняла, все морги и ментовки обзвонила, всех знакомых на уши поставила, в розыск его объявили практически сразу.
– И что, не нашли? Может, куда-нибудь на Гоа от расстройства с концами отвалил?
– Да какое Гоа, старик... Я ж тебе говорю, пробили по всем щелям и инстанциям. За границу Украины он не выезжал, документы все остались дома, мобильник просто как-то сам по себе перестал подавать сигналы, и все, нет человека. Как и не было никогда. Мать еще полгода металась по ментовским кабинетам, она ведь одна его растила да поднимала, единственный сын. Но долго не выдержала: слегла, да и сгорела за неделю. Умерла.
– Ничего себе, – я чуть не поперхнулся. – И что? А что Маша?
– А шо Маша? Она ж железная, блядь, леди. С виду спокойна и невозмутима, как шагающий экскаватор. Но вот как-то раз мы напились с ней вот тут у меня, ну и я осторожно так спросил, что она об этом думает. А она вдруг расплакалась, чего на моей памяти вообще ни разу не случалось, и сказала, что подозревать-то она может кого угодно, но что это изменит? И что как-то раз в запале не выдержала, да и спросила у самого Третьяченки прямо в лоб, что, мол, ты, скотина, сделал с таким-то и таким-то?
– И что Третьяченко?
– Просто пожал плечами и преспокойно ответил, что впервые о таком слышит. И даже, типа, готов посодействовать в поисках, раз ей так дорог этот ее однокурсник. Ну, тут она вообще все сразу поняла. Стал бы этот ревнивый козел помогать ей молодого парня разыскивать, ага.
– Замечательная история, – я потянулся за сигаретой, прикурил.
– Я тебе и говорю, хрен чего докажешь. Невозможно проломать башкой глухую стену. Так что не совался бы ты туда, Илюха. Оно тебе надо?
– Похоже, что очень, – я снова механически потянулся к бутылке, налил. – Очень, очень надо. Никуда я теперь не соскочу. У тебя никогда не бывало, что вот просто посмотришь на человека, и сразу ясно, что это твое, без вариантов?
– Тем хуже для тебя, – Стас пожал плечами. – Хорошо хоть, что влюбился ты именно в Машку. Это успокаивает.
– Тебя не поймешь, – улыбнулся я. – То меня за нее сожгут, то тебя это успокаивает.
– Да не, – он встал, подошел к холодильнику, достал еще бутылку. – Просто она умная очень. Да и живешь ты в Москве, а не здесь. Перетопчешься, ничего. Да даже и здесь ты против ее желания никогда ее не найдешь.
– Ну, вообще-то я журналист, – с иронией заметил я. – Найду, если понадобится. А ты мне разве не дашь номер ее телефона?
– Не дам я тебе номер ее телефона, – твердо сказал Стас, ожесточенно кромсая ножом здоровенный брус сала. – Не дам. И никто не даст. Потому что я не хочу, чтобы когда-нибудь Третьяченке на стол положили распечатку ее звонков и смс-переписки. Да и ты, – он бросил на меня косой взгляд, – думаю, вряд ли этого хочешь. Так что, брат, что-то мне подсказывает, что ты ее попросту больше никогда не увидишь.
– Да я не настаиваю, – я снова грустно улыбнулся. – Если все так, как ты говоришь, то, разумеется, мне лучше здесь вообще не отсвечивать. Мне вовсе не хочется узнать, что у нее из-за меня неприятности.
