— Николай Трофимыч!
Он сжал руками виски, уперся локтями в колени и долго сидел молча, словно прислушиваясь к своим мыслям. В коридоре раздался звонок. Сергей вздрогнул.
Было слышно, как торопливо прошла к двери Феня, открыла и голосом, полным недоумения и скрытого неудовольствия, произнесла:
— Кажется... дома...
По-видимому, она тут же взяла себя в руки. Потому что в следующий же миг приветливо, нараспев сказала:
— Проходите!.. Проходите, пожалуйста! Раздевайтесь.
Этот седьмой день пребывания Дубова у Сергея все окончательно объяснил. Стали понятными и значительными все мелкие и немелкие события, спокойные и озабоченные разговоры, равнодушные и заинтересованные взгляды. Этот седьмой день оказался тяжелым, неприятным и, наверное, неизгладимым для Дубова.
... Николай Трофимыч снова лежит на широкой тахте, Сергей — на раскладушке. Свет погашен, но глаза обоих открыты. Сергей зажигает спичку и снова закуривает. Он беспрестанно курит. Дубов заметил это сразу, как только приехал. Да и сам-то он в эти дни, кажется, стал больше курить...
Что же произошло?
Пожалуй, ничего особенного.
Пришли Роговы, хорошие знакомые Сергея и Дубова еще по заводу.
Пришли потому, что узнали о приезде Николая Трофимовича.
Феня начала готовить угощение.
Сразу завязался непринужденный, интересный разговор. Аркадий Рогов, сохранивший за эти пятнадцать лет веселый характер и прежнее остроумие, говорил образно, метко, увлекательно. Вера — его жена — была под стать мужу. Обнаружилось такое неподдельное, тонкое понимание друг друга, при котором разговор на любую тему понятен и приятен каждому собеседнику.
Дубов заметил, как развеселился и потеплел Сергей. Забавно жестикулируя, он рассказывал о недавней встрече с известным западным художником, посетившим Урал, и при этом хорошо, открыто смеялся. Потом вскочил со стула, убежал к себе и вернулся с большой тетрадью в яркой многоцветной обложке. Тетрадь, подаренная Сергею художником, была заполнена рисунками.
— Этот мой новый знакомый — модернист! — с добродушной насмешкой пояснил Сергей.
Вера раскрыла тетрадь и неуверенно перевернула ее вверх ногами.
— Не понимаю...
— И я тоже! — отозвался Сергей. — А между прочим, это «Зимний пейзаж».
Другие «пейзажи» и «фантазии» были еще сложнее: в нелепых сочетаниях прямых и кривых линий, хитрых сплетениях окружностей, квадратов, мазков, пятен невозможно было увидеть что-нибудь определенное.
Сергей заговорил о состоянии живописи на Западе, от живописи перешли к литературе.
Дубов слушал взволнованного Сергея, наблюдал, с какой добротой, уважением и лаской смотрит на него Аркадий, ловил восхищенный взгляд Веры и опять, как тогда, давно, испытывал чувство гордости за него — умного, увлеченного, интересного человека. Вера с чем-то не согласилась, и Сергей приволок стопу английских газет, нашел две статьи и в подтверждение своих мыслей довольно бойко прочел их.
— Ты... это... когда? — изумился Дубов.
— Так, между делом, — смутился Сергей. — Сначала уроки брал, а теперь иногда сам по словарям занимаюсь. Редко только.
Наконец пришла Феня. Поставила на стол последнее блюдо и села рядом с Сергеем. И у него мгновенно сошла с лица открытая улыбка, глаза поскучнели. Заметно поскучнели и Роговы и сам Дубов.
Феня расправила на лиловом платье розовое жабо, выпрямилась и тоном радушной хозяйки попросила:
— Кушайте, пожалуйста.
И с этого мгновения весь вечер Дубов чувствовал, как некстати здесь Феня, как лучше было бы, если бы она опять ушла в кухню или отправилась спать.
Разговор не клеился. Оказалось, Феня не понимала шуток, обижалась на них. Все стали неестественно вежливы, все старались быть с Феней внимательнее. И в этом старании было столько принужденности, столько обидной снисходительности...
Дубов заметил, что Феня ревнива и подозрительна. Она буквально сразила злым взглядом Сергея, когда тот выбрал для Веры самое красивое яблоко. Вера, одетая в легкую блузку, стала зябнуть, и Сергей, заметив это, принес для нее плед. Феня закусила губу.
Было скучно, и, чтобы хоть как-то развеселиться, включили проигрыватель, завели «танцевальные» пластинки. Аркадий подошел к Фене, а Сергей пригласил на танец Веру.
И пока они танцевали, Феня следила за Сергеем и Верой настороженным взглядом. После этого Сергей больше не подходил к Вере. Уныло и обреченно, утратив вдруг и легкость и хорошее настроение, он танцевал с женой. Словно отбывал наказание.
Дубов сидел в углу и с пристрастием рассматривал Феню. Теперь он находил, что она неприятная. Безвкусное лилово-розовое платье еще больше подчеркивало дефекты ее расплывшейся фигуры. На шее болталась какая-то золотая подвеска, жирное запястье стягивал браслет, на коротких пальцах играли кольца. Все эти украшения не украшали, а лишь кричали о достатке. Больше того: дорогие вещи выглядели на Фене дешевыми подделками. Волосы ее прежде казались ему тонкими, а теперь он заметил, что они редкие. Даже имя, ее собственное имя, теперь не подходило к ней. «Феня» должна быть доброй, мягкой, приветливой... А эта — злая, завистливая, недалекая...
Дубов был настолько пристрастен, что даже устыдился самого себя. Торопливо, настойчиво стал перебирать в памяти ее хорошие качества, убеждать себя, что они очень значительны.
Вот и сейчас Сергей в белоснежной рубашке. Подбородок подпирает хорошо накрахмаленный воротничок. Платок, которым он вытер лоб, свеж, возможно, даже надушен. Заливная рыба была приготовлена превосходно... Маринованные грибки... Все это, безусловно, очень приятно. Но что еще?.. Что?.. Он, Дубов, просто не знает всего... Ведь что-то, что-то их связывает!.. Ах, да!.. И Дубов опустил седую голову.
Дочка... Танюша...
Но двенадцатилетняя Танюша уже сейчас очень похожа на Феню. Это тоже не понравилось Дубову. Криклива, завистлива, подозрительна. Устроила Сергею скандал за то, что тот не одобрил Фенину мысль: купить девочке к дню рождения уже присмотренные в магазине позолоченные часики.
— У Гали Фроловой есть! — кричала она. И Феня вызывающе подтверждала:
— Да, есть!
— У всех есть! — канючила Танюша.
— У всех... — угрожающе повторяла Феня.
Феня сама занималась воспитанием Танюши и воспринимала любое вмешательство Сергея как посягательство на ее материнские права. А так как она не работала, то, естественно, была с дочерью больше времени, влияла на нее, передавала свой характер, привычки, наклонности.
И кончился вечер неприятно. Роговы стали собираться домой.
Дубов захотел проводить их, Сергей тоже присоединился.
Он подал Вере пальто и тотчас услышал дрожащий голос:
— На минутку... пойди сюда...
Он ушел следом за Феней в комнату. Вернулся нескоро, с жалкой виноватой улыбкой. Развел руками и смущенно пояснил:
— Феня... помочь просит... Вы уж меня... извините...
— Ничего, ничего... не провожайте, — спохватилась Вера. — Мы быстро доберемся. Еще трамваи ходят...
А Аркадий посмотрел на Сергея с грустью и сожалением.
— Ладно... доброй ночи.
