IV
Он не смог бы рассказать, как добрался домой, потому что не помнил. В автобусе вместе с остальными он сильно напился. Перед глазами стояла одна и та же картина: окровавленное девичье тело скидывают в яму, наполненную мёртвыми телами…
В душе Иванова образовалась какая-то зияющая чёрная пустота. Он не мог спать. Стоило только немного забыться, как перед глазами вставала картина: лежащая на тёмно-красном снегу девушка, истекая кровью, смотрит на него глазами, полными ненависти и ужаса. Эти глаза обвиняют его перед Богом и людьми! Они взывают к мщению! Он видит, как девушка пытается приподняться с земли, но её стекленеющий взгляд направлен не на него и не на её убийц, а в серый, скатывающийся в тягучие сумерки над их головами день…
…За мёртвым телом по грязному снегу тянется неровный кровавый след. Большая могила смотрит на него страшным чёрным провалом… Некрасиво, с глухим ударом, падает на груду остывающих тел окровавленное тело девушки, а по её плечам и красивому лицу, закрытым глазам рассыпаются чёрные волосы…
Два дня, закрывшись от всего мира в своей комнате, Иванов пил. Он не разговаривал даже с женой, не отвечал на телефонные звонки, не общался с ребёнком. Ему хотелось только одного — умереть.
Лена таким видела его впервые. Несколько раз она пыталась заговорить с мужем, но наталкивалась на запертую дверь или на отчуждённый отсутствующий взгляд человека, которого совсем не знала. Ей стало страшно и жутко, но обратиться к кому-то в этом чужом городе она не могла и, оставив попытки поговорить, переживала постигшую их маленькую семью беду одна.
Чужой Иванов, лишь иногда выходя по надобности, никак не обращался ни к жене, ни к дочке, будто не узнавая их, и снова запирался в комнате и пил… Один.
Но однажды он не вышел. На исходе второго дня жена вызвала «скорую»…
Из госпиталя он вернулся через неделю осунувшимся, похудевшим… и виноватым.
— Прости меня… — выдавил Иванов, переступая порог квартиры. Лена молча обняла его. Она его простила. Простила за внезапную непонятную ей отчуждённость, за молчание, за его попытку спрятаться от неприятностей «за бутылкой», за то, что он не думал о них с дочерью. Не могла не простить, потому что любила.
— Не делай больше так… — лишь попросила она. — Мы с Наташкой очень напугались…
— Не буду, — уверенно произнёс Иванов и уже виновато повторил: — Прости меня, Ленка. За всё…
— Уже простила. Пошли обедать.
Заканчивая на кухне вкусный обед и ловя на себе тёплый взгляд жены, Иванов нежился в ощущении простого домашнего счастья и понимал, что нет ничего дороже, чем семья, и нет лучше места на свете, чем родной дом, где тебя любят и где любишь ты. А прошлое нужно забыть. Забыть, как страшный сон. Но если бы жизнь можно было листать, как книгу! Перевернул бы страницу и всё… И не стал Иванов говорить супруге, о чём думал бессонными госпитальными ночами, как заново взвешивал и оценивал всю свою прожитую жизнь и как пришёл к выводу, что не сможет он сейчас, когда грабят и марают грязью его Родину, убивают ни в чём не повинных людей, занять позицию простого наблюдателя. Не стал он говорить жене о том, что, взвесив и оценив все «за» и «против», выбрал он для себя из множества путей единственно возможный путь — войну. Войну с Чугунами, бандитами, грабителями, продажными ментами и чиновниками и с другой, расцветшей в последнее время сволочью. Войну, больше похожую на месть — скрытую и тайную. Потому что в этой войне только неизвестность и тёмный покров ночи становились его союзниками. Ещё понял Иванов, что теперь, после лесного расстрела, душа его не успокоится, пока бьётся сердце, не успокоится, пока не будет наказан последний из убийц Наташки и её товарищей!
После обеда, отправив жену в магазин, Иванов решил сходить в храм, чтобы поставить свечи и попросить у Всевышнего прощения за все грехи прошлые и будущие и помолиться о семье.
— Ты куда? — с удивлением спросила вернувшаяся с сумками жена, увидев собирающегося супруга.
— В церковь, — тихо признался Иванов, смущённо посмотрев на Лену.
— Куда? — не поверила она своим ушам.
— В церковь, — громче повторил муж. — Скоро начнётся служба. Отстою. Помолюсь.
— Саша, ты себя как чувствуешь? — Лена с подозрением смотрела мужу в глаза. — Ничего не болит?
— Да не беспокойся ты, — с улыбкой ответил он. — Я пока в госпитале лежал, о многом передумал. Нельзя нам без Бога в сердце жить. Понимаешь? Не получится ничего. Сегодня вот что-то потянуло… Пойду, помолюсь.
— Может, и мы с Наташкой с тобой?
— В следующий раз, — как бы извиняясь, пообещал Иванов. — Пока схожу сам. Не обижайся. Всё- таки впервые… Мне очень нужно…
— Ну что ж, это правильно, если нужно, — согласилась Лена. — Я пока схожу за дочкой в садик, и мы подождём тебя на улице. А ты попроси Бога и за нас с Наташкой.
— Обязательно попрошу, — пообещал Иванов с порога.
После госпиталя Иванов ещё три дня не ходил на работу и не отвечал на звонки. Не хотел и не мог. На четвёртый — к нему домой пришёл Есин. Глядя на шефа, Иванов чувствовал, как ненавидит и презирает этого человека вместе со всем, что его окружает.
— Что делаем? — беззаботно поинтересовался Есин, разглядывая увешанную фотографиями жены и дочери стенку, пока Лена готовила на кухне чай. Наташка играла тут же, в комнате, с куклами.
— На «больничном» сидим, — с плохо скрытым вызовом отозвался лежащий на диване в спортивном костюме подчинённый. Вставать перед Есиным он и не собирался.
— По какому случаю «больничный»?
— Водка несвежая попалась, — соврал первое, что пришло в голову, Иванов.
— Ты не думай, — словно оправдываясь, посмотрел на него Есин, — мне лично без разницы, по какой причине ты не выходишь на работу. Но босс интересуется, и начальник службы безопасности просит тебя зайти, как только ты появишься.
— Ладно, зайду, — нехотя пообещал Иванов.
— Значит, завтра мы тебя ждём? — с оптимизмом в голосе уточнил Есин.
Иванов поднялся, но ответить не успел, потому что Лена позвала всех на кухню.
На следующий день Иванов появился в своём рабочем кабинете побритый и при галстуке. Глядя на красивую мебель и высокое «министерское» кресло, Иванов почувствовал, что эта новая должность в новом офисе радости ему совсем не приносит. Скорее, наоборот. Попросив секретаршу ни с кем его не соединять, Иванов опустился в кресло и попытался расслабиться.
Новая безбедная жизнь, к которой так стремился Иванов после увольнения из армии, не удалась. Внутренне опустошённый, он просто сидел и ни о чём не думал. Он понимал, что сейчас нужно идти к Чугуну и разговаривать с ним, но встречаться с этим человеком ему не хотелось. Морально Иванов ещё не был готов противостоять этому «железному» представителю службы безопасности. Шевелиться тоже не хотелось. Иванов мог бы просидеть в таком застывшем состоянии ещё очень долго, но вошла секретарша и предупредила:
— Начальник службы безопасности второй раз звонит — интересуется, когда вы зайдёте, Александр Николаевич. Что ответить?
— Скажи, что уже иду, — глядя в пол, безразличным голосом, будто стенке, провещал Иванов и тяжело поднялся с кресла. Надо было входить в подготовленную роль.
Пройдя по пустынному, ярко освещённому коридору и открыв без стука белую финскую дверь с табличкой «Начальник СБ», Иванов увидел, что хозяин в кабинете один. В нос пахнуло дорогим мужским парфюмом.
— Разрешите? — уже войдя в образ хорошего подчинённого, по-военному бодро произнёс Иванов.
