Наступило молчание.
— Или ты думаешь, что за жизнь человека и шести коров много?..
Ко всему был готов Турс. Он готов был сражаться за свое право хоть со всем Гойтемировским родом и умереть, если надо. Но такого не ожидал. И он простодушно, по-детски воскликнул:
— Но у меня нет шести коров! Где я их возьму?
— Так неужели, когда ты шел ко мне, ты думал, что я не человек? Не должен же я из-за того, что тебе нужна земля, забыть кровь предка, законы гор, выставить себя на посмешище?! Ведь если я тебе просто так верну землю, полученную за жизнь человека, у меня завтра камня в родовой башне не оставят! Ты же знаешь людей. Скажи, что я неправ.
Турс молчал. Доводы Гойтемира для него, не искушенного в спорах, казались неотразимыми и даже справедливыми.
— Но я думал, что ты должен вернуть мне половину той земли…
— Нет, Турс. Не все должно поворачиваться так, как ты повернешь. Твое слово — шесть коров. Ты пришел заново ворошить покойника. Так держи слово. Шесть коров!
— Видимо, ты прав, — согласился после раздумий Турс. — Я буду помнить наш уговор. И когда у меня будет шесть коров, я вернусь за своей землей…
Он поднялся.
— Сиди, сиди, — закричал на него Гойтемир, — не коснувшись хлеб-соли моей, никуда не уйдете! Эй! — строго сказал он, открыв двери в соседнюю комнату. — Пропали вы там, что ли! Торопитесь!
И тотчас же было подано шу[18] с дымящейся грудой баранины. Гарака позвали есть в другую комнату. За едой Гойтемир сказал:
— Недавно в округе собирали нас — старшин обществ — и говорили, что есть бумага полуцаря[19]. В ней сказано: земля, которой сейчас владеют люди, будет принадлежать им вечно. Но, может быть, тебе как пострадавшему вернут твой надел? Я говорю о земле, которую у вас отобрали в Ангуште. Если ты хочешь, я готов поехать с тобой в город и просить за тебя начальство.
Подавленный Турс горячо ухватился за эту мысль. Уходя, он просил Гойтемира не помнить зла.
— Когда мышь попадает в ловушку, она готова влезть в любую дыру! — сказал он и ушел.
Они условились встретиться через день под стенами города Бурув[20] . В тот вечер Гойтемир зарезал барана в честь почетного гостя Хасан-муллы и благополучного избавления от неприятности. Теплая беседа затянулась допоздна. Провожая гостя, Гойтемир говорил:
— Если б не твое предупреждение, я мог бы его выгнать. Тогда, кто знает, чем бы все это кончилось! Он ведь сейчас голоден, как волк по весне. Ему все нипочем.
— Во имя Аллаха и пророка Мухаммеда мы призваны мирить братьев-мусульман. — Мулла говорил тихо. — Турс — набожный человек. И если ты поможешь ему, ты сделаешь богоугодное дело…
— Ты прав, — ответил Гойтемир. — Сытый волк стаду меньше опасен…
Они вышли за ворота.
— Лошадь! — крикнул Гойтемир, и Хасан-мулле подвели коня.
В Дарьяльском ущелье еще стлался рассветный туман, когда Турс, миновав башни аула Фуртауга, вышел на Военно-Грузинскую дорогу. Прижавшись к скалам, она вилась здесь по правому берегу Терека. Иногда уходила под навес, выдолбленный в горах солдатами ермоловских времен, и непривычному путнику казалось, что эти громады обрушатся и погребут его под собой; а иной раз выбегала на открытый простор ущелья и петляла в зарослях барбариса и облепихи. Около хутора Длинная Долина Турс нагнал арбы, которые тоже шли в город. На одних были дрова, на других — липовая кора. Ею в городе крыли крыши. Кирпичных строений, да еще под черепицей, там было очень мало. Такую роскошь не мог позволить себе отставной служивый или горец, спустившийся жить под охрану крепостной стены. А эти люди и гарнизон составляли основное население Владикавказа.
На последней арбе ингуш вез тушу убитого кабана. Всю дорогу попутчики подтрунивали над ним. Ведь на деньги, вырученные за свинину, он не имел права купить ничего, кроме материи на женские штаны.
Посмеявшись вволю, заговорили о жизни. Турс рассказал о своей беде. Горцы сочувствовали ему, потому что сами были безземельными. Землю, на которой стоял их хутор, забрали в казну, и они были вынуждены арендовать ее, а заодно сенокосы и пашни. За это с них взимали сто рублей в год и еще по три рубля налога с каждой семьи.
— Теперь, когда все на земле и под землей и леса наши царь объявил своими, не верится, чтоб тебе вернули твой участок под Ангуштом, заселенным казаками, — говорили они. — Если б все мы подохли с голоду, царь только обрадовался бы и забрал себе все, что еще осталось у нас!
Турс помрачнел. Он не мог представить себе, что делать, если ему откажут. Ведь он умел только пахать да ходить за овцами.
Туман поднялся. Но солнце вышло белесое. Обмелевший за зиму Терек, чистый и прозрачный на перекатах, вскидывался белой пеной на валунах. Он с шумом врывался в город и бился о высокие берега. Арбы подходили к Владикавказу. Это было самое большое человеческое поселение, какое горцы могли представить себе. Там в садах, в беспорядке стояли избы под тесом и липовой корой. За садами возвышались полуторасаженные стены крепости из кирпича и камня. А за ними — многочисленные кирпичные купеческие дома и особняки отставных офицеров, да величественно царившие над всем колокольни собора, церквей и казенные дома канцелярий начальника Терской области, штаба войск, атамана и городской управы. Через весь город шел бульвар. Его липовая аллея и деревья городского сада только что начали покрываться нежной зеленью.
Турс не первый раз приезжал сюда. Еще лет пять тому назад здесь стояла только крепость. Но с тех пор, как ее назвали городом, она разрослась и вширь и ввысь. Около крепостных ворот Турс снял с арбы свои хурджины и распрощался с попутчиками. Недалеко от стены, на пригорке, росла большая липа. Из-под нее вытекал светлый родничок. Тут же стояла скамейка, возле которой земля была усеяна шелухой подсолнечника.
Турс сел. Гойтемира еще не было. Он достал из хурджина кусок оленьего мяса, поел, напился прохладной воды.
В город со всех сторон стекались арбы, подводы, люди гнали скот. Был базарный день.
В крепости раздались звуки трубы и дробь барабана. Из ворот показались солдаты. Шла смена караула. Турс никогда не видел солдат в строю. Он был поражен их четким шагом, формой и ружьями с примкнутыми штыками.
— Ассалам алейкум, — услышал он в это время позади себя и, оглянувшись, увидел подъехавшего Гойтемира.
Обрадованный Турс вскочил, и они двинулись к городским воротам, на которых под железным крестом была высечена надпись: «Крепость Владей Кавказом! Сооружена 1784 года Высочайшим повелением Российской императрицы Екатерины Великой».
Дожди прошли и здесь. Подводы и люди вязли в грязи на узеньких разъезженных улицах. Всюду блестели огромные лужи, под которыми скрывались страшные для подвод колдобины.
Гойтемир ехал верхом, а Турс, разувшись и засучив штаны, брел следом, с трудом вытягивая ноги из глины.
Наконец они добрались до дверей канцелярии начальника области. Это был большой кирпичный дом в два этажа. Над крыльцом — железный навес на столбах, рядом — полосатая будка. У дверей стояли два казака, держа шашки наголо. Тротуар вокруг дома и большая площадь перед ним были вымощены булыжником.
Гойтемир привязал лошадь к коновязи и пошел к крыльцу.
— Стой! Куда прешь! — строго остановил его один из часовых и дернул звонок. Внутри зазвенел колокольчик. Вышел человек в казачьей форме с погонами на плечах.
— Тебе чего? — спросил он у Гойтемира, бросив подозрительный взгляд на Турса.
— Талмач надо. Русски по-русски не знай. Мене таршин горыске отарби… — пытался объясниться Гойтемир.
Но из всего, что он сказал и что должно было означать — «нужен переводчик, по-русски говорить не
