— Я твой дом труба шатал! — скривился Бабуа. — Сергили, и тебе это надо?!
— Надо! Пожалуйста, не трогай ее!..
…Когда Тенгиз очнулся, он увидел вокруг белые стены, шкафчики с медикаментами, спину в светло- зеленом халате, одетом поверх американской военной формы пустынного цвета. Он чувствовал, что это помещение куда-то едет. Собирая в кучку события последних часов, он пытался представить, где он находится, и что с ним будет дальше.
Белый халат обернулся. Тенгиз узнал младшего офицера медицинской службы Терриса Гранта. Низкорослый человечек с залысиной и красными полосками на месте бровей оглядел пациента и улыбнулся:
— С возвращением на этот свет!
Тенгиз поморщился. У штатного врача экспедиции был плоский юмор, от которого приходили в ужас сами американцы. Он попробовал пошевелить рукой, ногой. Вроде, все на мете. Болит, правда, но уже куда меньше. Нос вот болел, это да, дотронуться больно!
— Что со мной, доктор?
— После сеанса массажа, которому вы подверглись в той вонючей деревне, я вколол вам лошадиную дозу наркотика и занялся вашими костями. Все в порядке, за исключением сломанного носа. Все остальное заживет в течение недели. К тому же вы подхватили дозу. Несмертельно, конечно, но если вы и впредь будете лазать по зараженным местам без защиты, я успею только на ваши похороны. И это будет не самая лучшая смерть, поверьте мне.
— Спасибо, док. А когда я смогу встать на ноги?
Грант подал ему небольшую пробирку:
— После того, как проявите чудеса ловкости и сможете помочиться в эту пробирку лежа. Я посмотрю, что у вас там водится и, через сутки, будете снова прыгать по этой проклятой пустыне.
— Как? Лежа?
— Да, вставать вам пока рано. Крайтон интересовался вами. Спрашивал, когда вы вернетесь в строй.
— Сердился?
— Не то слово. Сказал, что расстреляет вас перед строем, но прежде вас надо вылечить. Ладно, расслабьтесь. Это шутка.
Грант деликатно оставил пациента одного, чтобы он смог проявить чудеса ловкости и перебрался в лабораторию, два на три метра.
Спустя час в медблоке раздался звонок. Американский медик впустил посетителей. Из переходного отсека раздался его недовольный трескучий голос:
— Так, какого дьявола? К раненому? О-кей, но не дай Господь вам занести хоть одну пылинку! Устрою каждому из вас персональную трепанацию черепа без наркоза!
Раздался шум фильтров и пылеуловителей. Спустя десять минут в медицинский блок зашли Сергей и Бабуа.
— Тенгиз, ну ты как, братуха?! — Сергей виновато смотрел в пол.
— Серго, я очень рад тебя видеть! — улыбнулся Тенгиз. — Ты даже не представляешь как!
— Ты прости меня пожалуйста! Я поступил, как последняя сволочь!
— Почему ты его с собой не позвал? — недоумевал Бабуа. — Я-то думал, ты один! Нехорошо, Серго, совсем нехорошо!
— Ничего. Я сам виноват. Не надо было вмешиваться никуда! — прошептал Тенгиз. — Надо было тебя ждать у крыльца, а я полез разбираться. Плохо мне, Серго. — Из глаз Тенгиза потекла слеза.
— Да ладно, Тенгиз, всякое бывает! Ну что нам, морду что ли не били?! И мы били, и нас били! Были бы кости, а мясо нарастет! Ты из-за часов расстроился? Не стоит, Тенгиз. Я тебе знаешь сколько часов принесу? Сколько хочешь, столько и принесу!
— Эти часы мне мать подарила…на восемнадцатилетие… Мы тогда совсем бедные были, а она деньги копила…Но нельзя было по-другому… Не мог я…
— Не расстраивайся, парень, — сказал Бабуа. — Жизнь ты сохранил. Вот подарок твоей матери. Ты ее сохранил. Дети у тебя есть? Значит, ты его преумножил. И хрен с ними, с часами! Я тебе новые найду, еще лучше, чем Серго! Кстати, я тебе твою покупку принес! Держи!
Бабуа поставил на столик ту самую икону. Тенгиз посмотрел на нее, улыбнулся. И заплакал, как ребенок.
— Тенгиз?! Ты что, парень? — нахмурился Бабуа. — Отходняк у тебя что ли?
Тенгиз трясся, всхлипывал, размазывая слезы по лицу. Сергей наклонился к нему, приобнял, прижал голову Тенгиза к себе, как старший брат успокаивает младшего. Бабуа присел рядом:
— Все, хорош, Тенгиз! Ну, хорош! Хватит! Мужские слезы — это очень плохо. Если сильный человек плакать начинает, слабые от отчаяния со скалы бросаются.
Все трое незаметно перешли на русский язык. Вернувшись из лаборатории, американский военный врач узрел эту душещипательную картину. И тут же все испортил:
— Какого хрена? Что за …?! Ну-ка, проваливайте отсюда!
— Да, хорош тебе, лепила! — успокаивающе поднял ладонь Бабуа. — Не ломай душевного единения.
— Я не понимаю русского языка, — скрестил руки на груди Грант. — Но сейчас парень еще не готов. Через сутки можете забирать его, а сейчас сильные волнения ему противопоказаны. Давайте, до свидания!
— Lepila, ты бы тон сбавил, — угрожающе процедил Бабуа. Уже по-грузински. Гранта это не впечатлило:
— Вот что, мистер, в медблоке моим распоряжениям подчиняется даже капитан Крайтон! И вы подчинитесь тоже. Вы что, не видите, у парня нервный срыв?! И, если я не проведу комплекс мер, завтра он будет в таком же состоянии. У него будут дрожать руки, он будет думать черт знает о чем. Он ведь едет на свою родину, в свой родной город?! И у него в руках будет винтовка. Или он будет за рулем. Понимаете меня?
— Да, сэр. — Сергей встал с места. — Извините, мистер Грант. Уже уходим.
— Скажи пожалуйста, какая забота о людях! — удивился Бабуа. — Как в санатории ВЦСПС! Ладно, уходим уже. Тенгиз, до завтра!
— До завтра, Тенгиз.
Грант строго глядел вслед уходящим. Потом, глядя на Тенгиза, покачал головой и достал из снежно- белого настенного шкафчика стеклянную ампулу.
…Бабуа еще долго ругал американского доктора на всех ведомых ему диалектах. Правда, потом все же признал, что Грант был прав.
— Врачи все одинаковые, если правильно свое дело делают, — сказал он Сергею. — Лепила, он и в Америке лепила!
— Мне почему-то беспокойно за Тенгиза, — сказал Сергей. — Я не помню случая, чтобы он так вот плакал. Ведь не из-за драки же?
— Не из-за драки, — согласился Бабуа. Его голос, и без того глухой, за фильтрами противогаза сделался и вовсе неразборчивым. — Серго, понимаешь, это он еще не плакал. Плакать он начнет, когда приедет в родной город. Там многие плакать будут, как дети. Так что готовьтесь…
Бабуа был хмур. Казалось, он внутренне колебался, корил себя, за то, что связался с чужаками.
Прямо перед ним американские солдаты играли с Михо. Они кидали ему мелкие камешки, а грозный огнедышащий звероящер, забыв про свое достоинство, гонялся за ними, как последний дворовый бобик. Иногда он от избытка чувств клекотал, как горная хищная птица. Его хозяина приняли в эту большую стаю, пахнущую порохом, резиной и железом. Все было хорошо, вокруг были только свои, и Михо с удовольствием развлекался на свой лад.
Было время привала. Экспедиционные машины и танки растянулись длинной вереницей на выщербленной, покрытой трещинами дороге, что протянулась нитью между горных хребтов.
Синее, бесконечно высокое небо, беспощадное солнце. Серый асфальт в черных трещинах, бурые горы без растительности, без единого кустика. Желто-коричневый песок и вездесущая пыль, которую надо
