радиации, не спившегося и не наложившего на себя руки. Впрочем, такая же ситуация по всему миру. Здесь, в Осетии находится то, что осталось от 58-й армии и некоторых других подразделений. Одно могу сказать, — перед тем как уйти в небытие, Россия-матушка пустила кровь гадам знатно. Трупы америкосов и других натовцев валялись тут штабелями. Так капитан сказал.
Сергей некоторое время переваривал информацию, а Сенцов по-отечески хлопнул его по плечу и тут же направился наводить порядок к одному из «Уралов»:
— Эй, народ, аккуратнее! Не дрова ворочаете! Товар денег стоит!
Осетины только огрызались, но катить бочку на харизматичного русского старика-десантника никто не осмеливался. На досмотр машин ушел почти час. К концу все уже были на нервах, осетины и русские кляли грузинские ящики, бочки и мясные туши на чем свет стоит. Под конец сопровождающий грузин чуть не сцепился с осетином-проверяющим, но их вовремя растащили. Закончив свою работу, солдаты- порубежники, переведя дух, с надеждой глядели на Скакодуба. Весь их вид как бы вопрошал: «И что, они просто так поедут?!»
— Ну вроде все в порядке, господа грузины… и русские, — прошелся капитан вдоль машин. — Вот только эта бутыль… и вон тот ящичек со свиной колбасой в документах не значатся.
— Ну, а если какой-то товар не задекларирован, его следует оставить на таможне?! Правильно, Коля?! — хитро прищурился Сенцов.
— Правильно мыслишь, Николаич! — улыбнулся Скакодуб. В тот же миг вышеуказанные деликатесы уже переносились в караулку. — Ладно, можете ехать.
— Вот и ладушки! — Юрий Николаевич обернулся к своим орлам и гаркнул во все горло:
— По машинам!
— Да, вот еще что, — остановил его Скакодуб. — Мы вас конечно, пропускаем. Договор, и все такое… Но как к вам отнесется мирное население в Цхинвале, — я не знаю. На хлеб-соль уж точно не рассчитывайте. Ну, ты, Николаич, сам понимаешь…
— Ладно, разберемся.
Сергей увидел, как недовольный офицер-осетин что-то выговаривал капитану. Тот, правда, скривился, как от зубной боли и отмахнулся. Действительно, в случае чего куда грузины денутся? Дальше Цхинвальского базара не уедут. А слишком уж свирепствовать тоже не стоит. Ведь сегодня к грузинам ушел такой же осетинский караван, и неизвестно, как к ним там отнесутся в случае чего.
Спустя минуту Сергей уже сидел в кабине, а трудяга Фэн уже дергал ручку передачи. Колонна зафырчала, обдала заставу серым дымом и двинулась вперед. Следующая остановка — Цхинвал.
До столицы Южной Осетии осталось не более пятнадцати минут езды. Машины шли по той же разбитой дороге. Но сквозь ветви сосен, лиственниц и дубов, в зарослях кустарников все чаще попадались черные от огня корпуса военной техники. И, чем ближе караван подходил к Цхинвалу, тем больше разбитой и сожженной техники попадалось по дороге. Танки, джипы, боевые машины пехоты, бронетранспортеры, изувеченные корпуса вертолетов, американского, немецкого, английского, российского производства. Земля все чаще была изрыта ямами и выбоинами, усеяна железом. В траве можно было различить засыпанные песком и землей ржавые гильзы. Кое-где попадались посеревшие от времени черепа и кости в лоскутах военной формы. Теперь все чаще машинам приходилось петлять, чтобы не влететь в большие воронки. Ветру и воде еще предстояло трудиться не один десяток лет, чтобы полностью залечить следы боев.
Вскоре на горизонте сквозь редкую зелень деревьев показались желто-бурые пятна строений. У дороги на покосившейся стальной опоре красовался поблекший изодранный щит с изображением российского и осетинского флагов и улыбающиеся, счастливые лица детей на их фоне. Только там, где у нарисованных детей должны быть глаза, виднелись дыры от пуль. Такие же дыры, словно оспины, испещрили лица и макушки.
Сергей до войны видел Цхинвал лишь на экране телевизора, во время передач про «августовскую» войну. Он помнил, что еще в 2008 году город был изрядно поврежден, и требовал значительных средств на восстановление. Но действительное положение вещей поразило его.
Города практически не было. Только руины, фрагменты стен, завалы кучи щебня и камней, переломанные ржавые сухожилия арматуры. И среди руин — разбитая военная техника. Руины, развалины, камни, собранные из обломков ветхие хибары — все это тянулось до серых гор, которые полукругом обступали город. Картина Сталинграда сорок второго года меркла перед нынешним Цхинвалом.
Однако даже в этом Цхинвале била ключом жизнь. К целым еще стенам примыкали палатки, стены из картона, фанеры, досок, металлических листов. Торчали трубы самодельных печек из ржавых автобусов без колес, из железнодорожного вагона, притащенного сюда, наверное, сразу после Войны. На улице находились люди, одетые в тряпье и рваную камуфляжную форму, беседовавшие, курящие, бредущие по своим делам. Оборванные тощие чумазые дети лазали по сгоревшим корпусам танков и самоходок. Иногда по улице проходили патрульные солдаты с автоматами. По сравнению с оборванными, измученными осетинами, жизнь в Гоми казалась шикарной.
Где-то горели костры прямо на улицах, под брезентовыми навесами. Там готовили пищу, кипятили воду, сжигали покойников. Тихие разговоры, женский плач, детский задорный смех, — все это отражалось эхом от изуродованных, поклеванных пулями стен.
И вот, когда вдоль разбитых домов грохотали грузинские машины, лица людей менялись. Сергей видел, как люди прекращали свои дела и всматривались в грузинскую технику. Люди умолкали, замирали.
Такой лютой, прожигающей ненависти Сергей еще ни разу не чувствовал. Это была не животная злость мутантов, не ярость хищников. Это была молчаливая, разумная, осуждающая ненависть живых и мертвых. Если бы сейчас кто-то кинул боевой клич, то все, и женщины, и дети, и мужчины кинулись бы на них, чтобы стрелять, резать, выдирать ногтями глаза, царапать в бессильной злобе броню. Люди изредка перешептывались между собой, кто-то шептал заклинание, глядя прямо перед собой.
Примерный Фэн смотрел только на дорогу. А Сергей был обречен видеть. Он видел, как у разваленной церкви стояла женщина с ребенком на руках, у которого не было ни рук, ни ног. Он видел, как старая женщина с чудовищным кожным наростом на левом глазу, швырнула камень в грузинский танк, выкрикивая проклятия на осетинском и грузинском языках вперемешку:
— Чтобы ваши жены родили уродов! Чтобы ваших детей жрали черви! Чтобы вас похоронили заживо в выгребной яме..!
Это будто бы послужило сигналом. Десятки голосов взорвались в едином порыве, взывая все кары небесные на головы грузин. Полетели камни. Один из них ударился в капот «Урала», в котором ехал Сергей. Фэн лишь отдернулся от ветрового стекла:
— Да что же вы делаете?! Ведь так и гранату можно бросить!
Наконец, машины достигли моста через реку. Сергей заметил, что вдоль набережной и у моста стояли вооруженные люди в камуфляже с автоматами и винтовками наперевес. На рукавах у них выделялись широкие белые повязки с черной буквой «Р». Грузинские машины они пропустили, а затем сомкнулись, отсекая толпу от источника ненависти криками и выстрелами в воздух.
За мостом грузовики уткнулись в длиннющую очередь машин, автобусов, повозок, бронетранспортеров. Очередь протянулась, подобно огромной змее, на добрых два километра и заканчивалась на огромной площади, где и раскинулся огромный базар. Здесь им предстоит пробыть полторы-две недели.
Здесь, за мостом текла совсем другая жизнь. Вокруг машин расхаживали важные торговцы и солдаты. Многие расположились прямо на дороге, ели, играли в карты, шахматы, нарды, разговаривали, выпивали, закусывали, курили анашу. Здесь слышалась разноязыкая речь, смех, горячие споры. Издалека доносилось конское ржание, блеяние овец, коровье мычание и изредка — одиночные выстрелы.
Сергей выскочил из машины и наткнулся на Мамуку, который тащил к своей машине канистру с водой.
— Слушай, Мамука. За что они нас так ненавидят?! — спросил Сергей.
— За то, что мы на их «независимость» посягали! Не люди, а звери! — зло выпалил Мамука. — А сами просили прийти порядок навести. За то, что мы хотели страну объединить.
— Только за это?
Мамука ничего не ответил, только выругался и пошел дальше.
