разрешает его использовать.
— Руцкой не сегодня-завтра нас сдаст.
— Типун тебе на язык. Хотя… Хотя мы тут, когда ночью у костров сидели, тоже всякое думали.
— Боюсь, что за кулисой уже договорились. Всё уже очень на специально разыгрываемый театр для нас, дураков, смахивает. Чтобы советскую власть в стране окончательно прикрыть, «им» надо Советы депутатов трудящихся разогнать. Царскую думу восстановить.
— Ну, ты Думу не хай! У нас в Соборе ведь всем вершит дума Собора — исконное русское учреждение Дума.
— Вот они тебе Государственную Думу и подкинут чтобы ты наживку проглотил.
— Неужели всё так плохо?
— Хуже некуда. Вот тебе самая свежая информация. Руцкой ехать с нами брать телевидение отказался. Посылает генерала Макашова и Кочегара. А мы договаривались с русскими ребятами на телевидении, что двери откроют именно Руцкому. Как новому законному Президенту! План летит. Кровь сегодня в Останкино почти неизбежна. А завтра кровь и здесь, в Доме Советов. Завтра — рабочий день. Второй раз критическую массу восставшего народа мы на улицы уже не поднимем. Так что, как оценишь обстановку и поймёшь, что проигрываем, что Дом Советов вот-вот падёт, выводи наших через подземные коллекторы. Особенно РНЕ. Их выводи в первую очередь Их не пощадят.
— Ефрейтор закусил удила, он же теперь полковник! Я с ним замучился.
— Скажи ему от меня, что точно известно, что в Свято-Даниловом монастыре на переговорах о примирении под эгидой Патриарха за кулисой Кремль, уговаривая «большого чечена» смириться, пообещал: суда не будет — почётно арестуют, подержат в Лефортово и будут тянут следствие до взаимной амнистии и провозглашения всеобщего мира и согласия. В Кремле лучше нашего понимают, что идти на открытый суд — это дать трибуну для оппонентов и проиграть с треском ближайшие выборы. А крайними сделают чернорубашечников из «Русского национального единства»: мол, русские фашисты и их черный ефрейтер- полковник всех других смутили. Уж это-то иудеи Черкизовы и Сванидзе на «тель-авидении» раскрутят. Поэтому не себя Баркашов должен спасать и даже не своих молодых ребят, а идею. РНЕ, как вы почувствуете, что Руцкой сдаётся, сразу выводите через коллекторы на конспиративные квартиры. Ни в коем случае не выходить с поднятыми руками — чернорубашечников всех расстреляют на месте, даже девушек.
Я попрощался со Стасом, как прощаются перед последним решающим боем. Вышел со двора Дома Советов на улицу. Вокруг бушевало людское море. Садовое кольцо было по-прежнему под завязку залито народом. Гудя, проезжали сквозь толпу, грузовики, с которых махали красными и черно-злато-белыми флагами. Везли восставший народ брать Останкино.
Когда я приехал в Останкино, площадь между двумя зданиями телевидения — техническим центром, что возле Башни, и громадным административным корпусом напротив — была полна народу. Знамёна красные и черно-злато-белые, православные хоругви, иконы, кресты в руках Привалило и немало «демократов», они жались отдельной кучей под бело-сине-красными флагами. Но столкновений в толпе не было. Баркашов выстраивал своих бойцов из «Русского национального единства» в две шеренги перед длиннющим фасадом Административного корпуса. Сотни четыре молодых ребят и девушек, всё в черной форме с новенькими автоматами. Таки выдал оружие Лётчик!
— Чего ты их на выглазку выстроил?
— Для демонстрации силы.
— Брать-то надо технический центр. Там кнопки, отключающие вещание.
— Знаю. Но генерал Макашов приказал тут перед административным корпусом пошуметь, чтобы силы противника сюда отвлечь.
— Наших ребят, значит, как пушечное мясо.
— Да нет, он сказал, что перед самым-самым он меня заберёт. Он молодых необстрелянных ребят в бой бросать не будет. Мы только демонстрируем.
— Ну, демонстрируй-демонстрируй. Ты так и рвёшься, чтобы на нас, националистов, потом всех собак повесили.
Подъехали Макашов и Константинов. Из машин скрытно, прячась за толпу со знамёнами, выгружались приднестровцы и «афганцы» с автоматами, пулемётами и гранатомётами. 1*
Макашов и Константинов подошли к дверям административного корпуса — с правой стороны, как было договорено. Им открыли. Но они топтались у входа, вели какие-то переговоры, почему-то не входили. Я пожалел, что я не с ними. Не хотел засвечиваться. А эти теперь мялись. Уступали друг другу, кто первый войдёт. Их вовсю снима-
ли иностранные корреспонденты. Но это им и нравилось. А пока они мялись, их встречавшие, видимо, разобрались, что нового законного президента Руцкого в прибывшей делегации нет, и двери захлопнулись. Я-то бы сразу вошёл. Сколько лёт на телевидении проработал. Привычно. «Ну, вот теперь придётся гранатомёты пускать в бой», — я нещадно корил себя. Теперь вариант «Б» — штурм и отключение телевещания — уже стал неизбежен.
Начали передислокацию на технический центр. Обложили по всему периметру, готовясь проломить гранатомётами двери и стены. Но надо было как-то оттянуть толпу, чтобы можно было применить гранатомёты.
Быстро темнело. Макашов и Константинов, демонстративно попрощавшись у всех на виду, уехали в Дом Советов, демонстративно забрав с собой Баркашова и его ребят из «Русского национального единства». Они нам уже не были нужны, мы собирались воевать, а не демонстрировать. Тут нужны только крепко понюхавшие пороху.
Со стороны ВДНХ появились, светя ярко-жёлтыми прожекторами, три бронетранспортёра «Витязя» под красными флагами. Толпа охнула: «Наши! Помощь пришла!» Но «помощь» ударила по толпе из пулемётов. Бронетранспортёры беспорядочно стреляли во всё стороны — первые пули попали в толпу «демократов» под бело-сине-красными флагами, потом по стёклам обоих зданий ТВ, потом по красным и черно-злато- белым флагам, по иконам, хоругвям и крестам. Бронетранспортёры на большой скорости промчались через площадь и скрылись.
Разом по периметру здания, проламывая двери и стены, ударили гранатомёты. Толпа ворвалась в технический центр. Мы были уже на четвёртом этаже, с нами были русские инженеры с ТВ.
На голубом экране крутили трогательную и вещу^ песню композитора Леонида Тимошенко на слова поэта Валерия Хатюшина «Две жизни»:
Две смерти — не найдёшь, Две жизни — проглядишь, В одной из них — бредёшь, В другой — летишь!..
Мы дослушали песню. Странно, но уже тогда у нас было ощущение, что эта песня разорвала две эпохи. Кончилось советское время и начинается какое-то неведомое новое.
Кнопка щёлкнула. Телевещание на страну прекратилось. «Гадина замолчала!» — кричали в толпе. Мы могли включить кнопку и выйти в оперативную студию. Но надо ли было? Дело сделано. Весь мир увидел, что останкинский наркотический шприц обломан. А передавать власть чечену Хасбулатову, таскать ему каштаны из огня желания у нас не было никакого. Да и кто будет выступать? От чьего имени? Я пожалел, что не взял с собой Станислава Карпова. Он бы сумел выступить от «Союза Русского Народа»… опять извиняюсь, от «Славянского собора». Молодое красивое, открытое русское лицо! Призыв после Смутного времени собраться всем сословиям на Собор всего русского народа! Какая идея!!
Я смотрел через разбитое окно на улицу. Через всю площадь, переливаясь цветными огнями, как в праздничный салют, летели трассирующие очереди. Стреляли из здания в здание. Кто в кого уже не разобрать.
Я спустился на первый этаж, выполз на площадь. Полз между трупами по лужам крови. «Гадина замолчала!» Вся страна, весь мир узнал о Второй октябрьской ре-
волюции в России. Задача была выполнена. Теперь «Царь Борис» может сколько угодно кричать, что он всенародно избранный. Но против Всенародноизбранного не восстаёт собственный народ. Не льётся кровь при демократической власти. А сколько ещё будет юродствовать этот учинитель русской смуты — новый
