— Почему он так обвязан?
Мама молчит. Люди продолжают стекаться, есть женщины и дети. У них измученный вид. Отступаем на шаг назад, хотим спрятаться за мамой и папой. Хильде даже немножко стыдно: мы так хорошо одеты, словно никакой войны нет. Но оставаться около стенки нельзя, нужно сесть с родителями за стол, прямо посередине. Люди разглядывают нас в упор. Теснятся друг к дружке, глаз не сводят, верно, задумали что-то недоброе. Мама шепчет:
— Они рады нашему приходу.
Сначала папа говорит несколько слов, а потом раздает принесенные с собой вещи. Другие дети получают сласти. Мы с неохотой помогаем дарить подарки. Раньше нам нравилось, но сейчас немножко страшно. Из толпы к столу выступает мальчик. Что ему от нас надо?
Ничего. Мальчик просто хочет спеть вместе с нами. К нему пристегнут аккордеон, так можно играть даже с перевязанной левой рукой. У мальчика не хватает двух передних зубов, и, когда он открывает рот, это видно. С первых же аккордов песню подхватывают, ужасно громко, да тут еще взрывы со всех сторон, даже снизу, хоть это и невозможно, бомбардировке нет конца, грохот просто невыносимый, но люди не останавливаются и упорно продолжают петь; теперь уже вообще ничего не слышно, только рты открываются и закрываются.
Мамин шиньон сполз набок. Рыжий пучок, который закрепляется шпильками. Мама лежит в кровати и не хочет выходить из комнаты. Мы видели ее заплаканные глаза. Хотя до этого она сказала, что мы скоро покинем бункер. Сказала, что мы спасемся на самолете. Что он унесет нас из этого города далеко-далеко, туда, где бои давно окончились. Наверное, господин Карнау очень серьезно с ней поговорил и убедил, что пора, наконец, отсюда выбираться.
Но мама все равно целый день плачет. Нам тоже не радостно. Хильде и Хельмут неожиданно затевают драку. Почему — никто толком не знает. Хельмут толкает сестру, та царапается, Хельмут пытается увернуться от ее ногтей и дает Хильде пинка, но она, воспользовавшись моментом, вцепляется брату в волосы и тянет так сильно, что тот падает. Хельмут продолжает отбиваться, но Хильде уже его оседлала и крепко держит за руки. Брат кричит и норовит плюнуть ей в лицо, но все время промахивается. Шипит через свою зубную пластинку. Тут в дверях появляется мама и кричит:
— Прекратите, прекратите! Как вы можете сейчас ссориться?
Мгновенно наступает тишина. Все замирают. Хильде по-прежнему сидит на Хельмуте, но тот больше не сопротивляется. Оба опускают руки и пялятся на маму. Мы, остальные, тоже глядим во все глаза. Ни звука. Все это время мы наблюдали, как борются Хильде и Хельмут, но теперь видим только маму. И ее красные от слез глаза. Как она крепко держится за дверь. Как дрожит всем телом. И как дышит, как поднимается и опускается под платьем ее грудь. Ни одного слова. Все застыли в оцепенении. И это длится бесконечно долго.
Мы не знаем, как потом получилось, что молчание было прервано. Кто сказал первое слово? Мама? Или Хельмут, который не мог дольше выдержать под тяжестью Хильде? И кто первый сошел с места? Никто ничего не помнит. Брат с сестрой примиряются только вечером. Господин Карнау, заглянув, сразу подмечает, что все опечалены. Сегодня он укладывает нас: мама сказала, у нее нет сил. Карнау стоит перед умывальником и выдавливает пасту каждому на щетку. Недоумевает:
— Да что с вами сегодня?
— Просто мама какая-то странная, хотя мы скоро улетим.
— Улетите? Ну вот, значит, вам не долго осталось сидеть в этом темном подземелье. Значит, вы наконец-то увидите небо. Наверху, я уверен, прекрасная солнечная погода. Может, вы полетите на юг, в горы. И тогда наступит мир, только представьте себе — война окончена.
Хильде говорит:
— В горах мы однажды слышали тирольское пение. А вы так умеете?
— Нет, Хильде, к сожалению, не умею.
— А мы немножко умеем. Люди в горах нам показали.
И Хольде издает смешной звук. Хильде хихикает:
— Разве это переливы, Хольде. Послушай, вот как надо. — Хильде выводит настоящую трель, правда ее хватает только на секунду, но звучит как в Тироле.
— У тебя здорово получается, Хильде, — хвалит сестру господин Карнау. — Покажешь нам?
Все смотрят в зеркало на Хильде, как она ставит губы и как пенящаяся паста течет у нее по подбородку.
— Еще, Хильде, еще.
— Только помедленнее, чтобы ничего не упустить.
Вдруг Хильде визжит:
— Уй, холодно!
Паста добежала до живота. Теперь все смеются, не давая сестре по-настоящему сосредоточиться на пении. Хильде пытается сохранять серьезность. Господин Карнау ее поддерживает:
— Если вы теперь будете дурачиться, то никогда ничему не научитесь. Внимательно следите за Хильдиным ртом, самое важное — это язык.
Каждый старается подражать сестре. Господин Карнау говорит:
— Нет, Хельмут, ты слишком широко открываешь рот, прикрой чуть-чуть, и пусть язык двигается свободно.
Но Хельмуту с его пластинкой на зубах не так-то просто этого добиться. Хедда, захлебываясь от смеха, поперхнулась. Господин Карнау стучит ей по спине. Мы все поем наперебой. Потом отправляемся в кровать. Хайде еще не выздоровела и опять должна спать в другой комнате: мама не хочет, чтобы мы заразились. Сестре нельзя остаться с нами, и она приуныла. Появляется мама пожелать всем спокойной ночи. Мы умоляем, чтобы господин Карнау еще рассказал сказку. Мама соглашается. И уходит гадать на картах, а господин Карнау подсаживается к нам. Сказка про птичку. Он очень хорошо рассказывает. Время от времени останавливается, и мы по очереди идем к Хайде в другую комнату, чтобы передать, как развивается история. Правда, некоторые словечки на нижненемецком и не все понятно, но это не беда. Ах, тю-вить, тю-вить, тю-вить, я красивее всех птиц.
Шоколадка еще здесь. И пока целая. Хотя каждый вечер легко могла разломаться, когда господин Карнау сидел на краю постели. Сегодня первое мая, до дня рождения Хедды всего четыре дня. Если мы уедем раньше, плитка навсегда останется здесь, ведь ее никто не найдет. Или лучше поскорее съесть? Кусочек шоколада. Только чуть-чуть попробовать. Нет, малыши обязательно учуют.
Кому долго не давали шоколада, тот сразу услышит его запах, стоит только обжоре открыть рот. Мое шоколадное дыхание выдаст господина Карнау и его кражу.
Сегодня брови его нахмурены. Что-то не так?
— Нет, всё в порядке. Просто очень устал после напряженных дней.
— Вы тоже скоро покинете бункер?
— Да, когда вы будете в безопасном месте, уйдут и остальные.
— Куда?
— Не знаю, вероятно, очень далеко.
— Заграницу?
— Может, и за границу.
— Значит, мы никогда не увидимся?
— Ах, чепуха, Хельга. Мы еще увидимся, только вы будете уже совсем взрослые. И вам придется кричать, чтобы старенький, тугой на ухо дедушка что-нибудь услышал. — Господин Карнау улыбается. Он тоже мечтает поскорее отсюда выбраться.
Мы начинаем воображать, как чудесно на улице. Так давно мы не нюхали ни одного цветка. Так давно не видели никаких животных, кроме собак. Не вдыхали свежего воздуха. И дождя.
— Представь себе, Хельга, как замечательно под весенним дождем без зонтика. С неба все льет и льет, и платье постепенно прилипает к телу, но тебе все равно ни капельки не холодно. Весенний дождик, после которого мир так божественно пахнет. Или морской воздух, высокие волны, шум прибоя.
