делать это.)
Не так-то легко человеку отказаться даже от малой толики мирских благ, если они находятся в пределах досягаемости. Но наше общее дело того стоило. Никто из собравшихся даже не заметил, что проигрыш Артемусу был сознательно подстроен мною. Зато все сокрушались о моих «потерях» (в особенности Маркис-младший). Как ни странно, после этого кадеты стали относиться ко мне еще дружелюбнее. Я почувствовал: настал момент вплотную заняться тем, ради чего я все это затеял. С величайшей осторожностью, обдумывая каждое слово, я перевел тему разговора на Лероя Фрая.
Я поведал кадетам, что вы, мистер Лэндор, ошибочно посчитали меня человеком, близко знавшим Фрая, и потому вызывали для беседы. Естественно, тут же вспыхнул спор вокруг вашей личности. Не буду тратить ваше время и бумагу на изложение всех услышанных глупостей. Скажу лишь, что вы стали легендарной фигурой, сравнимой, пожалуй, с Бонапартом или Вашингтоном. Оказывается, в прошлом вы заставили преступника сознаться, всего лишь… откашлявшись в его присутствии. Вы еще не держитесь за живот? А как вам понравится другой ваш «подвиг», когда вы якобы нашли убийцу по запаху, понюхав подсвечник, который он держал в руках? Но вот что важно, и об этом я считаю своим долгом вам сообщить: Артему су вы видитесь благообразным джентльменом, безобидным собирателем раковин или бабочек, а вовсе не офицером полиции, привыкшим ловить и изобличать преступников. Если вас не позабавила эта «детская непосредственность» (довольно странная для кадета первого класса), вы все же согласитесь, что его наивность нам как нельзя на руку.
Постепенно разговор вернулся к бедняге Фраю. Один из присутствующих (видимо, претендуя на остроумие) сказал, что Фрай никогда ничего не умел делать по-настоящему. Он даже теодолит не мог нести так, чтобы не уронить. Поэтому смерть Фрая явилась его первым и последним достижением. Собравшиеся с редким единодушием утверждали: кадет Фрай занимал столь незаметное место, что даже странно, как это он решился на поступок, требующий изрядного мужества, – самоубийство. Как видите, мистер Лэндор, кадеты по-прежнему верят, будто Фрай покончил с собой. По их мнению, в тот злополучный вечер он собирался на какое-то тайное свидание. Я хотел их спросить: уж не думают ли они, что Фрай решил вначале с кем-то встретиться, а потом повеситься? Возможно, кадеты именно так и думают. Один из них высказал предположение: Фрай повесился от отчаяния, когда некая девушка обманула его и не пришла на свидание.
– Да какая девушка согласилась бы встречаться с ним? – воскликнул кто-то из кадетов.
Все громко засмеялись, а улыбающийся Боллинджер сказал:
– А как насчет твоей сестры, Артемус? Разве она не дразнила Лероя?
В комнате установилась гнетущая тишина. Похоже, этот гнусный Боллинджер зашел слишком далеко. Он оскорбил женщину. В такой ситуации любой уважающий себя джентльмен должен был бы встать и потребовать объяснений. Я инстинктивно вскочил и вдруг почувствовал руку Артемуса, дернувшую меня за рукав. Лицо Маркиса-младшего было удивительно спокойным, но слова давались ему нелегко.
– Довольно, Ренди, – сказал он. – Ты знал Фрая лучше, чем кто-либо из нас.
– Вряд ли я был столь близок с ним, как ты, Артемус, – спокойно возразил ему Боллинджер.
Поскольку Маркис-младший не ответил на его выпад, в комнате вновь стало тихо. Тишина была неестественно глубокой и очень напряженной. И вдруг Артемус… захохотал. Думаю, его смех поразил не только меня. Вскоре засмеялся и Боллинджер. В их смехе не было ни веселья, ни заразительности. Я бы назвал этот смех истерическим: так смеются люди, у которых нервы на пределе. Кое-как Артемусу удалось восстановить непринужденную обстановку. Однако никто больше не отваживался тревожить призрак Лероя Фрая. Был первый час ночи. Мы все порядком устали, и разговор перешел на какие-то пустяки.
В начале второго кадеты постепенно стали расходиться. Нас осталось четверо. Я тоже собрался уйти. Артемус встал и предложил… нет, правильнее сказать, навязал себя в провожатые. Он пояснил, что лейтенант Кейс с недавних пор обзавелся сапогами на каучуковых подошвах. Всего за неделю этот дотошный Кейс застукал пятерых кадетов, накрыл три сборища курильщиков и отобрал шесть пеньковых трубок. Без сопровождения, уверял меня Артемус, я и сам не замечу, как попаду в лапы к лейтенанту.
Я искренне поблагодарил его, заверив, что постараюсь добраться самостоятельно.
– Тогда спокойной тебе ночи, По, – сказал Артемус. Он пожал мне руку и добавил: – Приходи в воскресенье на чай. Нет, не сюда. В родительский дом. Там и другие наши ребята будут.
То, что произошло дальше, тоже имело отношение к Артему су. Хотя бы косвенное. В принципе, я мог бы вам об этом и не сообщать, однако я помню свое задание: докладывать обо всем. И потому продолжаю.
Лестница Северной казармы была погружена в кромешную тьму. Спускаясь по ней, я зацепился пяткой за подступенок и, скорее всего, покатился бы кубарем вниз, если б над головой не оказалось скобы с погашенным фонарем.
Я нащупал перила и, вцепившись в них, стал медленно спускаться. К счастью, больше я ни разу не споткнулся. Пройдя несколько шагов, я взялся за ручку входной двери. И вдруг меня остановило странное, парализующее ощущение. Я почувствовал, что здесь я не один, что в темноте кто-то есть.
Конечно, будь у меня фонарь или свеча, свет легко рассеял бы мой страх. Но поскольку ни того ни другого я не имел, невозможность видеть в темноте компенсировалась необычайной обостренностью других чувств. Уши уловили негромкий, глухой звук, похожий на тиканье завернутых в вату часов. Я мгновенно понял, что за мной наблюдают. Нет, меня выслеживают. Так хищник, затаившись в сумраке джунглей, следит за приближающейся добычей. Мое понимание исходило не от разума. Мне подсказывал звериный инстинкт, пробуждающийся у человека в минуты величайшей опасности.
«Он меня убьет» – вот какая мысль пронзила меня.
Я даже не знал, кто этот «он» и какие у него основания желать моей смерти. Мне оставалось лишь ожидать удара судьбы с отчаянием обреченного.
Потянулись секунды. Я вновь попытался открыть дверь, и тут… Чья-то рука схватила меня спереди за горло. Другая рука впилась мне в затылок.
Добавлю, что вовсе не сила нападения, а его внезапность сделала меня беспомощным и неспособным противостоять напавшему. Я извивался всем телом, стараясь вывернуться из цепких рук, но все было напрасно. Потом руки исчезли столь же неожиданно, как и возникли, и я с пронзительным криком упал на пол.
Лежа на спине, я очумело глядел на пару босых ног – настолько бледных, что их бледность словно просвечивала в темноте. Сверху послышался вкрадчивый шепот:
