Всю неделю капитан Хичкок донимал меня расспросами о дневнике Лероя Фрая. Удалось ли мне обнаружить там что-то важное? Может, я натолкнулся на подозрительные имена? Может, в расследовании обозначилось новое направление? И вообще, нашел ли я там хоть что-то, заслуживающее внимания?
Ради спокойствия Хичкока я каждое утро приносил ему листы с расшифрованными записями.
– Вот очередная порция моей работы, капитан, – бодрым голосом сообщал я, выкладывая листы ему на стол.
Забыв обо мне, Хичкок тут же набрасывался на записи. Он не переставал верить, что сегодня в его руках наконец-то окажется ключ к обстоятельствам убийства Фрая. Но его вновь ждали уже знакомые сетования на порядки в академии, ностальгические воспоминания о родном доме, описания пустячных событий и плотских желаний покойного кадета. Я искренне сочувствовал капитану. Фрай писал то, что думал. А сколько кадетов думают похожим образом, хотя и не ведут дневников? Представляю, каково было Хичкоку сознавать, что их с Тайером усилия и старания преподавателей академии оставляют весьма скромный след в кадетских мозгах.
В субботу вечером По не пришел ко мне. Наверное, его организм все-таки потребовал сна. Особенно перед снегопадом. Снег повалил около одиннадцати. Он падал крупными хлопьями, торопясь покрыть землю. Если я куда-нибудь и высунул бы нос в такую метель, то лишь ради встречи с Пэтси. Но вестей от нее я не получал. Честно сказать, я не слишком тосковал. У меня имелся достаточный запас выпивки, хорошего табака, пищи и дров. Я вполне мог бы безвылазно просидеть в номере несколько дней, если б не приглашение, полученное воскресным утром.
Дорогой мистер Лэндор!
Надеюсь, вы простите меня за то, что не отправила вам это приглашение раньше, и соблаговолите почтить своим присутствием наше скромное жилище, придя к шести часам вечера на обед. Смерть мистера Боллинджера повергла наш маленький счастливый клан в гнетущее состояние. Ваше общество явится желанным лучом солнца. Только не огорчайте нас отказом!
С искренней надеждой
миссис Маркис.
Признаюсь тебе, читатель, приглашения в дом Маркисов я ждал давно – с того самого дня, когда встретил доктора и его жену в саду Костюшко. Времени прошло достаточно, и я решил, что миссис Маркис либо забыла о своих словах, либо раздумала меня приглашать. И вот теперь эта записка. Разве откажешься от возможности понаблюдать за Артему сом в «родных пенатах» (как выразился бы По) и увидеть такое, чего никогда не увидишь в стенах академии?
Разумеется, я принял приглашение. Без четверти шесть, когда я уже натягивал сапоги, послышался знакомый стук в дверь. Конечно же, это был По. Весь мокрый от снега, с такими же мокрыми, прилипшими ко лбу волосами. Он молча вручил мне очередной коричневый пакет и быстро удалился. Если бы не великолепная акустика коридора, я бы так и не услышал его единственной фразы, произнесенной у самой лестницы:
– Сегодня я пережил самое удивительное приключение.
Отчет Эдгара А. По Огастасу Лэндору
С первым снегом вас, Лэндор! Какое редкое блаженство – проснуться и увидеть каждое дерево и камень под густым покрывалом снега. А снежинки, словно горсти монет, продолжают падать с хмурых небес. Видели бы вы меня и моих «собратьев по оружию» сегодня утром! Настоящая толпа розовощеких малышей, у которых только что закончились уроки в школе. Кое-кто сразу же вступил в схватку за право первым слепить и бросить снежок. Очень скоро забавная потасовка по накалу страстей стала приближаться к битве при Фермопилах[136]. Только своевременное вмешательство кадетских командиров восстановило хоть какой-то порядок.
Итак, к воскресному богослужению мы явились, щедро глотнув «ледяного супа», а пение гимна «О Ты, сошедший к нам с небес»[137] сопровождалось снежной «манной небесной», падавшей за окнами. Настроение у кадетов было далеко не возвышенное, и лишь немногие, наделенные поэтической восприимчивостью, ощутили… необыкновенную тишину, воцарившуюся за стенами церкви. Всего за ночь наша маленькая академия преобразилась в сказочное королевство, исполненное покоя. Даже грохот кадетских сапог снежная вата превратила в легкое поскрипывание.
После богослужения я вернулся к себе в комнату, где затопил камин и погрузился в чтение «Средств отображения» Колриджа[138] (в следующую нашу встречу, Лэндор, мы должны обсудить различия, проводимые Кантом между «способностью к восприятию» и «разумом»; я уверен, что мы опять займем диаметрально противоположные позиции). Было минут десять второго, когда в дверь неожиданно постучали. Решив, что это один из офицеров, совершающий обход, я тут же спрятал запретную книгу и встал навытяжку.
Дверь медленно распахнулась, и моему взору предстал отнюдь не офицер, но… кучер. До чего же скупо это слово передает всю необычность его появления и столь же необычный наряд. На нем была шинель из темно-зеленого сукна, имевшая красную подкладку и украшенная серебристыми аксельбантами. Его жилет и бриджи также были красного цвета, с серебристыми кружевными вставками. Насколько вы заметили, в здешних местах так одеваться не принято. Но мало того, экзотичность кучера еще сильнее подчеркивала бесподобная широкополая шляпа. Можете себе вообразить – она была сделана из бобровой кожи! Из-под шляпы выбивались великолепные черные волосы. Ни дать ни взять – цыганский разбойник, некогда служивший очередному герцогу из династии Букклеев и затем бежавший в Америку, где он примкнул к Дэниелу Буну[139].
– Сэр, меня послали за вами, – объявил он.
Его голос по высоте я бы отнес к тенору (достаточно грубому и хриплому). Интонации же подсказывали мне, что этот человек – выходец из Центральной Европы.
– Кто вас послал и для какой цели? – невзирая на свое изумление, спросил я.
Он поднес палец к губам, наполовину скрытым усами.
– Следуйте за мной.
Естественно, я колебался, как и любой человек, окажись он на моем месте. Но колебания мои были недолгими. Вы спросите, что побудило меня, забыв всякую осторожность, отправиться с этим диковинным кучером? Любопытство, Лэндор. Да-да, именно оно. Любопытство (как и своенравие) – это prima mobilia
