переписку. Где вы сложили письма? В какой комнате? Каким образом?
Впервые за все время в глазах Шарля мелькает страх. Он протягивает вперед руки, словно стараясь защититься от удара.
— И еще скажите, как вы подшутили надо мной в девяносто третьем на Новый год? Что это была за проделка? В какой комнате она произошла?
Долгое, долгое молчание. Пока оно тянется, потухают последние угольки надежды. Выражение лица герцогини? Экстатически-мрачное — вот единственное достойное описание.
— На мой взгляд, молчание месье Рапскеллера говорит само за себя. Мой брат, если бы он был жив, смог бы ответить на любой из этих вопросов.
Видок скребет в затылке.
— У него — кажется, я забыл сообщить об этом, мадам, — амнезия. Доктор Карпантье подтвердит…
— Чрезвычайно сожалею, но вынуждена предложить вам покинуть помещение.
Демонстративно, одним щелчком сложив черный веер, она протягивает руку к звонку, намереваясь вызвать горничную. Ее движения почти театральны: она знает, что никто не посмеет ее остановить.
Кроме Шарля.
— Это была бабочка, — срывается у него с губ.
Прищурившись, она пристально смотрит на него.
— Что вы сказали?
— Я нашел бабочку. Сумеречного бражника. Так странно, что он попался мне в январе. Я посадил его в кувшин.
С ним сейчас происходит то же самое, чему я уже однажды был свидетелем в саду Тюильри: словно внутри у него наступает рассвет. Его лицо, вся его личность распахивается навстречу свету.
— Вы вздремнули днем, — продолжает он, — а я прокрался в комнату. Вы спали на маминой кровати, потому что вам нравилось марсельское покрывало, которым она была застелена. Я сунул бабочку вам под сорочку, а вы проснулись и завизжали. А бабочка, ну да, она летала у вас под сорочкой, хлопала крылышками. К тому времени, когда мы ее достали, бедняжка уже умерла. Я помню, у вас на коже остались следы… пыльца с крыльев. А вы сказали: «Не переживай, мы ее похороним, и она попадет в рай». И мы похоронили бабочку в дровяном погребе.
Беззвучно шевеля губами, герцогиня падает на канапе.
— А ваши письма, — продолжает Шарль, — я перевязал белой лентой, засунул под ленту розу и приложил записку: «Собственность мадам Серьезы (я так написал, потому что этим именем вас часто называла мама). Вскрыть перед смертной казнью». Я оставил сверток на короткой винтовой лестнице, по которой можно было подняться из гардеробной на чердак. На самом деле я не думал ни о какой смерти. Я просто хотел подшутить. А когда в тот день стреляли из пушек, я…
Она машет рукой перед самым лицом Шарля, словно стараясь остановить его.
— … я расхохотался. На самом деле я плакал, но наружу все вышло не так. Тетя Элизабет нисколько не рассердилась. Она лишь сказала: «Да, дитя мое. Твой отец тоже сейчас смеется, ведь он на небесах, с ангелами, а там бесконечная радость». И когда я стал думать о том, что папа на небесах с ангелами, я начал плакать, все плакал и плакал и не мог остановиться. И мама с тетей Элизабет позволили мне в тот вечер лечь позднее обычного и играли со мной в нарды, хотя мне вовсе не хотелось. Чтобы успокоить, меня напоили разбавленным вином, и мама качала меня на руках, пока я не уснул. А когда я на следующее утро проснулся, вы были рядом. Стояли перед моей постелью с деревцем кассии в руках. Не знаю, где вы его нашли. И вы сказали: «Надо его посадить в память об отце. Чтобы каждый раз, когда мы смотрим на дерево, вспоминать папу».
Герцогиня Ангулемская закрывает уши ладонями. Низко опускает голову.
Медленно, с выражением величайшей нежности, не остановленный никем из присутствующих, Шарль Рапскеллер опускается перед ней на колени. Утыкается лбом в ее английский капор.
— Мари, — говорит он, — я вернулся домой. Как и обещал. Помнишь? В ночь перед тем, как мы расстались?
Внезапно она веером ударяет его по лицу.
Второй удар приходится в плечо. К четвертому она отшвыривает веер и бьет одной лишь рукой в тонкой перчатке.
Столь велико уважение к герцогине, что никто не пытается ей помешать. И меньше всех Шарль. Не проявляя больше отвращения к прикосновениям, он молча пережидает этот град. По удару за каждый год его отсутствия.
Наконец он хватает ее за руку и прижимает обтянутую шелком ладонь к губам.
— Господь милосерден, — лепечет она, падая в его объятия. — Взгляни на Его дела. Господь милосерден.
Глава 44
НАРУШЕНИЕ ЭТИКЕТА
Чего я никогда не забуду, так это лица герцогини после того, как она размыкает объятия. Оно дышит — нет, не радостью — ужасом. Пальцы, которыми она касается лица Шарля, дрожат.
— Это ты, — выдыхает она.
После того как она подтверждает для себя истинность увиденного, что-то внутри ее словно надламывается и она разражается потоком слез. Никогда прежде, думается мне, мадам Серьеза не выказывала столь свободно свои чувства — ни горестные, ни радостные.
— Прошу простить меня, — с запинкой произносит она.
Маркиз кладет руку на ее склоненную голову.
— Незачем извиняться, дитя мое. Я тоже молился, чтобы этот день настал.
После такого благословения плотина окончательно прорывается: жгучие слезы создают мембрану, отделяющую герцогиню от внешнего мира, делая ее измученное красное лицо как будто бы детским. Наконец, потрясенная, изнеможенная, она с трудом встает. Принимает носовой платок, предложенный Видоком.
— Что ж, — произносит она. — Это все меняет.
— Безусловно, — соглашается Видок.
— Я ведь должна… — она смотрит то на один гобелен, то на другой, — должна рассказать дяде?
— Королю? Разумеется, — отвечает маркиз. — Я буду счастлив лично проинформировать графа д'Артуа.
За его ледяной улыбкой явственно читается ирония, но она ее не замечает, поскольку в ее мире сейчас иронии места нет. Так же как вообще ничему и никому, кроме молодого человека, так и оставшегося коленопреклоненным.
— Пойдем. — Она протягивает ему руку. — Ты должен пойти со мной.
Он берет ее за руку. Встает.
— Если ты не против, я бы хотел побыть еще с Эктором.
Заяви он, что намерен вплавь отправиться на луну, его встретило бы примерно такое же непонимание. Сначала она не в состоянии даже разобрать, о ком идет речь.
— Ты хочешь сказать… — она делает неопределенный жест в моем направлении, — с ним?
— Только на эту ночь, — объясняет Шарль. — Мы с Эктором через многое прошли вместе. И он сидит со мной каждый вечер, пока я не усну, и колени у него никогда не скрипят. И сегодня, мне кажется, мое место там. А с завтрашнего дня… я буду целиком принадлежать тебе.
— Но нам так о многом надо поговорить! — протестует она. — Вспомнить годы и годы…
— В вашем распоряжении будет множество лет, чтобы этим заняться, — вступается маркиз. — Но,
