– Чувствуете? – спросил он, смешно морща нос. – Божественно. Сейчас большинство предпочитает виски, джин или русскую водку, а некоторые не пьют ничего, кроме этого ужасного пива. Мне же больше по душе портвейн. Да вы садитесь. Констанс осторожно опустилась на край кресла и, немного освоившись, скользнула взглядом по корешкам книг. Судя по разнообразию авторов, – а здесь соседствовали Аполлипер и Аристотель, Сартр и Сименон, Фрейд и Фаулз – интересы хозяев простирались от беллетристики до философии. Сибилла принесла чай и собственной выпечки, о чем было сообщено не без гордости, воздушное печенье.
Выслушав пространный рассказ о способах заварки чая и тайнах кондитерского искусства, Констанс решила поддержать беседу еще минут пять-десять, а потом откланяться. Не зная, как перейти к делу, она снова обвела взглядом стены и остановилась на портрете.
– Хорошая работа, не правда ли? – заметила Сибилла. – Вам нравится?
– Я не большая поклонница Гейнсборо, – ответила Констанс.
– О, вы прекрасно разбираетесь в живописи! Это портрет моей прапрабабушки, которую, кстати, тоже звали Сибиллой.
Констанс решила, что визит затянулся.
– Сколько вы берете за сеанс?
Вопрос прозвучал неожиданно резко и даже грубо, и Констанс почувствовала, что краснеет.
Однако хозяев ее резкость, похоже, нисколько не задела. Шон продолжал потягивать портвейн, а Сибилла чай.
– Полагаю, об этом говорить пока рано. Мы ведь еще ничего не сделали, чтобы помочь вам.
– Почему вы решили, что мне нужна чья-то помощь?
Сибилла откусила кусочек печенья.
– Все очень просто. Вы ничего не знаете о нас, но все-таки пришли. Значит, вы в отчаянном положении.
Констанс пожала плечами.
– Что ж, логика в этом есть.
– Дело не только в логике. Увидев вас сегодня около магазина, я поняла, что вы наш клиент. Извините, мне и самой не очень нравится это слово, – поспешно добавила она.
Констанс усмехнулась.
– Тогда вы, может быть, уже знаете, в чем моя проблема?
– Разумеется, я знаю.
– Удивите меня.
– Вам нужен мужчина. Он не обращает на вас внимания, но пользуется вами.
– Вот как? – Констанс покачала головой. – И вы даете гарантию успеха?
Шон кашлянул, привлекая внимание к себе.
– Скажите, Констанс, сколько времени вы пробудете в нашем городе? Что ж, это не секрет.
– Около двух недель.
Шон и Сибилла обменялись взглядами. – Сроки, конечно, сжатые, но успеть можно.
– Если вы останетесь довольны нашей работой, то заплатите сто фунтов. Вас устраивает такая сумма?
– Она меня не отпугивает.
– Отлично. Тогда, может быть, вы введете нас в суть дела? – Сибилла подала Шону какой-то знак, и он достал из ящика стола блокнот и ручку. – Прежде всего расскажите немного о себе, – попросила Сибилла.
– Даже и не знаю, с чего начать, – неуверенно произнесла Констанс.
– Мне двадцать восемь лет. Родилась в Бирмингеме, изучала искусствоведение в колледже. Сейчас работаю в одном агентстве, которое занимается, скажем так, операциями с движимым и недвижимым имуществом. У меня есть брат и сестра. Мать после смерти отца вышла замуж во второй раз и живет сейчас в Канаде.
– Этот мужчина, о котором идет речь, он работает вместе с вами?
– Да.
– Понятно. – Сибилла допила чай и отставила чашку. – Что ж, я помогу вам, но сначала расскажу кое- что о себе, чтобы вы поверили мне. Без этого ничего не получится.
– Ты и представить себе не можешь, что мне пришлось пережить! – Присцилла закатила глаза и вздохнула так трагически, что проходивший мимо официант обернулся и вопросительно посмотрел на Брайана. – Это было ужасно, ужасно! Не свадьба, а вавилонское столпотворение! Смешение народов! Я, конечно, все понимаю, но надо же, по крайней мере, делать вид, что соблюдаешь приличия! Когда появился шафер в клетчатом пиджаке…
Брайан тоже вздохнул, но на его вздох никто не обратил ни малейшего внимания. Они провели в ресторане около часа, и девяносто девять процентов этого времени занимали монологи Присциллы. Разумеется, он знал, на что шел, когда приглашал ее пообедать в едва ли не самом дорогом заведении Эдинбурга, но не представлял всего кошмара того испытания, которое его ожидало. Мало того, что она трещала не умолкая, так еще и каждое ее предложение заканчивалось восклицательным знаком. Брайан давно потерял нить повествования, то и дело прерывавшегося, уходившего от главной темы и
