Для меня его слова звучали так, будто он говорил об увольнении.
– Герб, – сказал президент, – мы недавно думали…
Мы?
– Не могли бы вы пока перебраться в Восточное крыло? Джесси будет в восторге. Вы ведь отлично ладите.
Восточное крыло. Царство первой леди.
– Пока?
– Ну, конечно. Пока она не найдет нового управляющего. Торндайк не слишком хорошо справлялся.
– Да, – подтвердил я. – Не слишком.
– Герб, она очень высоко вас ценит. Собственно, мне незачем даже говорить вам об этом.
Зачем же он тогда говорит? Я подумал, что лучше спросить в лоб:
– А официально я, конечно же, остаюсь тут… в Западном крыле?
– Ну, да.
Особой уверенности в его голосе я не услышал.
Потом он заговорил о «несовместимости» в Западном крыле.
– Герб, я не очень приветствую несовместимость. Думаю, большая часть наших проблем из-за несовместимости.
– Из-за несовместимости? – не понял я.
– Да. Из-за несовместимости.
Я кивнул. Потом покачал головой.
– Нет, не понимаю.
– Все эти трения, – недовольно произнес он, – между вами и управляющим. Это наносит вред институту президентства. В кабинете Рузвельта кидаются едой. Боже, если бы об этом узнали…
– Ах, вы об этом… Чепуха. Никакого ущерба.
– Чиновники высшего уровня кидаются едой в кабинете Рузвельта – и вы называете это чепухой? Вы понимаете историческое значение его кабинета? Ведь это там я подписал законопроекты об инфраструктуре, о переходе на метрическую систему, об образовании.
Чего уж говорить о нобелевском свидетельстве Тедди Рузвельта на каминной полке, мысленно произнес я.
– Это было прекрасно, сэр. И законы отличные.
– Я тоже так думаю, – произнес он, как мне показалось, самодовольно.
– Тем не менее, господин президент, у меня такое чувство, что мистер Ллеланд превратил незначительный эпизод с оладьей в нечто такое, чем он на самом деле не был. – Настал решительный момент. Слишком большой путь прошли мы вместе с президентом. Нельзя было упускать шанс поговорить начистоту. – Если честно, господин президент, я разочарован тем, как легко ему удалось убедить вас в обратном.
Наконец-то он посмотрел мне прямо в глаза. Достучался-таки я до него.
– Герб, нас всех ждет работа. Мое решение касается доступа в этот кабинет. Благодарю вас.
Он взял папку, на которой было написано «совершенно секретно», и сделал вид, будто углубился в чтение. Таким образом он подал мне знак, что разговор окончен. Дверь негромко захлопнулась, а я как будто слышал, как проскрежетали замки и прогремели цепи. Путь назад был отрезан.
А перед дверью ждал своей очереди Фетлок. Фетлок! Мне показалось, что он ухмыляется. Но я взял себя в руки и с невозмутимым видом вернулся в свой кабинет.
Словно в трансе, прошел я мимо Барбары. Потом сел за стол и огляделся по сторонам. Кабинет был маленьким и скромным по сравнению с элегантным Овальным кабинетом. Спокойно, Вадлоу, сказал я себе. Лучше уж отвыкать от пустых стен.
Барбара постучала и просунула внутрь голову.
– Как вы себя чувствуете, мистер Вадлоу? Принести горячей воды?
Я попросил ни с кем меня не соединять.
Поглядел на настольный календарь. Пятое июля 1991 года. Восемьсот девяносто семь дней в администрации.
Сколько еще дней мне осталось! Я не знал. Однако в Западном крыле не иметь доступа к президенту все равно что быть в пустыне без воды.
Сразу после этого наступило худшее время в моей жизни. Когда я добрался домой в тот день, Джоан уже обо всем знала. Я сразу понял это по ее лицу – ей даже не надо было ничего говорить. Обняв меня, она сказала:
– У тебя всегда будет доступ к моему сердцу.
И тут я чуть было не дал волю чувствам.
– Милая… – пролепетал я.
– Ничего не говори, – храбро улыбнулась мне Джоан. – Выпьешь чаю?
– Знаешь, – с отчаянной удалью произнес я, – пожалуй, я и в самом деле выпью чаю.
В последовавшее за этим днем жестокое время Джоан была как надежная скала, хотя ей тоже досталось. В церкви она видела, как перешептываются ее близкие подруги, в супермаркете у себя за спиной она слышала неприятные реплики. Тем не менее, ей не пришлось сидеть в конце стола на посольских обедах. Мы не были «своими» в вашингтонском обществе. Я всегда считал приемы пустой и утомительной тратой времени, которое можно провести, читая хорошую книжку или смотря интересную программу по телевизору.
Джоан была хорошей пионерской закваски, такую не сломаешь. Ее предки проделали долгий путь из Сент-Луиса на Запад, через всю страну, в поисках лучшей доли. Многих из них ждала смерть от рук жестоких краснокожих предков нашего главы исполнительного совета по внутренним делам при президенте.
Когда я думал о страданиях Джоан, кровь вскипала у меня в жилах.
Несладко пришлось и детям.
Герб младший стал угрюмым и замкнутым. Однажды он вернулся домой с подбитым глазом. Сказал, что играл в футбол.
– В футбол? В июле?
В конце концов он признался, что получил синяк в драке. Мальчишки дразнили его из-за моего понижения. Началась потасовка, перешедшая в настоящее побоище.
Досталось и маленькой Джоан. Девочки перестали с ней разговаривать, и она засыпала в слезах.
Трудно смотреть в глаза девятилетнего ребенка и знать, что ты потерял его уважение.
А в офисе тем временем телефон звонил все реже, но даже когда звонил, обычно я слышал в трубке голос министерского работника не первого уровня, спрашивавшего, можно ли использовать ту или иную комнату для пресс-конференции. Больше двух лет от меня зависели высшие чиновники. А теперь мне приходилось контактировать с хозяйственными службами на предмет свободных помещений.
Барбара и служащие Белого дома делали все, чтобы развеселить меня. Уж точно, друзья познаются в беде. У Барбары всегда была наготове горячая вода, а Санборн, управляющий, внимательно следил, чтобы его подчиненные относились ко мне, как к королю, которым я перестал быть. Каждый день в меню были мои любимые мясной рулет и баклажаны.
Победив, Ллеланд вел себя как высокомерный seigneur. А его прилипалы Фетлок и Уитерс получали удовольствие, унижая Ху, которого теперь не допускали на президентские совещания. Когда же Ху потребовал объяснений, ему со смешками ответили, мол, они «стараются упростить процесс принятия решений». Восточный характер очень помог Ху (на Востоке умеют переживать обиды, не показывая вида), однако бедняге пришлось немало пострадать из-за моего отлучения.
У Фетлока был свой любимчик – Фред Скроггинс, управляющий хозяйством Белого дома, – и он послал Ху извещение, в котором безапелляционно указывал на то, что распределение мест на автомобильной стоянке ответственных сотрудников Западного крыла подверглось пересмотру с целью
