стал бы баллотироваться на второй срок.
Президент частенько пребывал в дурном расположении духа. Он казался рассеянным и с безразличием выслушивал даже редкие хорошие новости. Когда ему сообщили, что сенат принял его закон об ограничении доступа населения к огнестрельному оружию, так называемый Акт о контроле за оружием и боеприпасами, он оторвался от своих бумаг, поднял голову, произнес: «Надо же!» – и вернулся к работе. Если учесть, что он был первым президентом, предпринявшем действия в той сфере, где общество уже давно и мучительно ждало перемен, его реакция была, по меньшей мере, неадекватной. А если принять во внимание, что это была его единственная значительная победа в должности президента, то такая реакция тем более непонятна. Меня обеспокоило еще и то, что он нисколько не обрадовался своему достижению. И он очень много курил. Майор Арнольд в отчаянии постоянно твердил мне, что не желает быть первым личным врачом президента, умершего от рака легких.
– У него трудный период, – говорил я врачу.
И еще президент повел борьбу с телохранителями. Ему никогда не нравился жесткий контроль спецслужб, и теперь он довольно часто говорил: «Пора выйти и поговорить с моим народом». Фили опасался, как бы он не произнес «мой народ» на пресс-конференции. К несчастью, количество угроз с обещаниями разного рода покушений со стороны этого самого народа, а также забрасывание президентского лимузина яйцами мешали его выходам к гражданам страны.
Это случилось пятого декабря. Втемяшилось ему в голову погулять в Лафайетт-парке, что напротив Белого дома. Поначалу я не понял, почему именно там, а потом вспомнил, что он недавно читал биографии Гарри Трумэна.
Мне позвонил начальник президентской охраны Род Холлоуэй. На редкость невозмутимый, сейчас он казался испуганным. Яйцо, попавшее в президентский лимузин тремя неделями раньше, было брошено именно из парка.
– Мистер Вадлоу, вы должны что-то предпринять. Он настроен очень решительно. Сказал, что согласен только на двух телохранителей.
– На двух?
– Думаю, он не понимает серьезности положения. И еще ему нужна «спонтанность», чтобы никаких предварительных проверок.
Это означало, что служба безопасности не должна была заранее очистить территорию.
– Когда он собирается идти?
– В шесть.
Я посмотрел на часы. Пять часов сорок две минуты. Господь Всемогущий.
– Род, я немедленно этим займусь.
Закончив разговор с Родом, я тотчас позвонил Марвину, рассказал ему о сложившейся ситуации и попросил обеспечить внешнеполитический кризис. (У меня едва не сорвалось: «Для вас это будет не очень трудным делом».) Он отказал мне:
– Не может быть и речи.
– У меня нет времени спорить с вами. Нам нужен кризис.
– Чего бы вы хотели? – не без ехидства спросил он. – Механизированные дивизии устремились к Фульде? Или стычку на советско-китайской границе?
– Отлично, – сказал я. – Когда мне придется отвечать на вопросы следственной комиссии, я не забуду упомянуть о ваших колебаниях, которые помешали предотвратить убийство президента.
Тут он задумался. Когда же стал говорить, что это против его убеждений и так далее и тому подобное, пришлось его оборвать.
– Хватит разговоров. Звоните ему без двух минут шесть и занимайте как можно дольше. Скажите, что это похоже на начало войны.
– Я не могу!
– Марвин, вы нужны вашему президенту. Он этого не понимает, но вы нужны ему. Возможно, вы единственный стоите между президентом и сумасшедшим убийцей.
– Мне это не нравится. Это неправильно.
Я был уверен, что он записывает наш разговор.
– Неважно. Что вы скажете ему?
Марвин вздохнул.
– У нас есть сообщение о корабле, затонувшем в Ормузском проливе.
Мне это не показалось чем-то из ряда вон выходящим.
– Придумайте что-нибудь получше.
Он обиделся.
– Что вы от меня хотите? Чтобы я взорвал Ленинград?
– Ладно, пусть будет Ормузский пролив.
Род Холлоуэй и я вкалывали, как иммигранты в первом поколении. Мой кабинет временно превратился в командный пост. Были задействованы все агенты. Мы бы позаимствовали агентов и у вице- президента, но Рейгелат в это время представлял американский народ на конференции в Омане.
На крышах домов вокруг парка расположились снайперы. Род жутко нервничал, так как ему предстояло действовать без обычного вертолетного прикрытия.
Еще одной проблемой для нас была орда немытых умственно отсталых крикунов, которые постоянно торчат в парке, держа наготове лозунги против использования атомной энергии и поощрения сексуальной распущенности. (Мне лично симпатичны их лозунги, и, думаю, постепенно, демократическим путем, они будут реализованы.) Род жаждал «нейтрализовать» этих безумцев любым способом. Однако помешал дефицит времени.
Без одной минуты шесть. Марвин должен был уже целую минуту удерживать президента у телефона сообщением о возможном начале войны в Персидском заливе. Первые агенты в парке. Снайперы – на крышах. Одно из подразделений снайперов стало причиной суматохи в холле отеля «Хэй-Адамс», так как их приняли за террористов. Майор Арнольд был на пути к машине скорой помощи, которая ждала за углом. Мы решили провести операцию, как говорят французы, enfamille,[17] поэтому не поставили в известность полицейских. Вместо этого одетые в форму агенты службы безопасности на мотоциклах были размещены на всех перекрестках Пенсильвания-авеню между Лафайетт-парком и клиникой университета Джорджа Вашингтона. Это требовалось на случай «разборок», по выражению мрачного Холлоуэя.
В две минуты седьмого Холлоуэй включил переговорное устройство. Он слушал и морщился.
– Сообщают, что Феникс уже идет.
Я побелел.
– Не может быть. Он же разговаривает с Марвином.
Ничего не ответив, Холлоуэй покачал головой и покинул мой кабинет. Я позвонил Марвину.
– Что случилось?
– Не сработало.
– Почему? Что вы сказали ему?
– То, что должен был сказать. Будто бы мы получили сообщение о неизвестном танкере, атакованном и затонувшем в Ормузском проливе.
– И?
– Я сказал, что вероятна потенциальная катастрофа. Или потенциально вероятная катастрофа. Не помню.
– Неважно. Что дальше?
– Он сказал, что ему все равно.
– То есть?
– Если дословно: «К чертям Ормузский пролив. Я иду гулять».
И Марвин положил трубку.
Я бросился к выходу из Западного крыла. Охранник стоял вытянувшись как столб, но его лицо выражало изумление.
– Президент вышел из дома?
