президентом, настаивая на том, что вернуться – значит признать унизительное поражение. Президент ответил, что предпочитает поражение происходящему на экранах американских телевизоров.
Тут Марвин заявил, что он всего в одном шаге от «прорыва».
Президент сардонически усмехнулся.
Марвин как будто и сам был в этом уверен, когда внушал президенту, будто «М-энд-М» устроил шоу для внутреннего потребления, но, как только они сядут за стол переговоров, «уступки польются, как мед».
Меня удивило такое сравнение, ведь мед не так-то легко льется. Пока президент слушал весь этот вздор, мы с Фили отчаянно жестикулировали. Кланахан, старавшийся не пропустить ни слова, ритмично постукивал ногой. Ллеланд держал другую трубку и кивал головой, словно внимал Периклу.
– Это наш шанс, – произнес Марвин тоном, каким объявлял «союз ради прогресса», – доказать, что мы действительно проводим в жизнь то, в чем клялись на нашей инаугурации.
Фили хмыкнул.
– На нашей?
Марвин всегда использовал этот прием, чтобы президент почувствовал себя виноватым в нарушении клятвы, если не последует его совету.
Кроме того, Марвин сказал президенту, что у М'дуку нет антиамериканских настроений, просто ему надо соблюсти лицо перед своим народом.
– Он наизусть знает Билль о правах и цитировал его, когда мы ехали в джипе.
Фили сидел багровый, словно тромб величиной с мяч, каким играют в гольф, перекрыл ток крови в его сосудах. Не выдержав, он вмешался в разговор и орал на Марвина, пока президент не приказал ему замолчать. Свои мольбы Марвин заключил словами о «чувствительной натуре» «М-энд-М».
Президент еще больше помрачнел.
– Тогда пусть молится, чтобы его чувствительность его не подвела. И больше никаких достопримечательностей. Вы поняли?
Марвин заверил президента, что больше никаких остановок не будет, и разговор закончился. Позднее Фили сказал мне, будто именно в этот момент окончательно понял, что президентство Такера «приказало долго жить».
В своих мемуарах «С грустью о власти» Томас Такер тоже признал, что с появлением Марвина на Бермудах результат выборов был предрешен, но, мол, вспоминать, как «ближайшие» помощники подталкивали его к неправильному решению, значило бы лишь «ратифицировать провал». Я всегда преклонялся перед способностью президента не сдаваться ни при каких обстоятельствах, но, возможно, дипломатический провал был бы предпочтительнее того, что произошло потом.
Положив трубку, президент несколько мгновений просидел молча. Потом едва заметно усмехнулся и, позвонив слуге, спросил у нас, кто чего хочет.
– Барбитуратов, – отозвался Фили.
«Уступки», в которых Марвин был столь уверен, не материализовались ни в первый день, ни во второй, ни в третий. Тем временем мировая пресса сообщала о переговорах в Народном доме так, словно речь шла о заключении Версальского мира, нагнетая атмосферу значительности и внушая человечеству, будто его будущее зависит от того, что Марвину и «М-энд-М» подадут на ланч.
Британский парламент осудил президента за то, что он якобы мирится с бесчеловечным обращением с бывшими британскими подданными. Советы и страны Восточного блока заявили, будто бы президент подошел к проблеме как государственный деятель, чем ввергли Западное крыло в смятение.
Такер и Марвин беседовали по три-четыре раза в день. Президент требовал чего-то реального, а Марвин отвечал, что атмосфера «обнадеживает», и так далее и тому подобное. Представители Объединенного комитета начальников штабов глядели мрачнее и мрачнее час от часу. На второй день, ближе к вечеру, президент позвонил Марвину из Чикаго после особенно неприятной демонстрации перед отелем. Его терпение истощалось.
– Почему, – спросил он, – вы не можете вытащить хотя бы нескольких заключенных?
Марвин ответил, что М'дуку рассматривает этот вопрос как «внутреннее дело», поэтому он не включил его в переговоры о военной базе.
И еще Марвин сказал президенту, что «М-энд-М» хочет возобновить соглашение о базе, но требует один миллиард долларов.
Президент вздрогнул.
– Полагаю, надо принять его предложение, – сказал Марвин. – И он хочет, чтобы объявили, будто бы он уступил нам три миллиарда.
Президент скрипнул зубами, но все же продолжил разговор:
– Наши права на землю, которая, кстати, была непригодна для пользования до нашего появления на острове, действительны еще пятьдесят лет.
– Командующий М'дуку считает иначе.
– А мне плевать, даже если ему мерещатся фиолетовые гиппопотамы. Я из шкуры вылезаю ради этого шута, но каждый раз, когда речь идет о какой-нибудь уступке с его стороны, он дает мне пинок под зад. Значит, так, Марвин, сейчас же передайте ему, что я в отвратительном настроении, в неоколониальном состоянии, и вы представить себе не можете, на что я сейчас способен и перестанет меня трахать.
Президент в самом деле вышел из себя. На шее у него вздулись жилы, прямо над вырезом пуленепробиваемого жилета, который он надел под рубашку. Теперь нам всем приходилось надевать такие жилеты, даже если предстояли небольшие приемы. Свой разговор с Марвином президент закончил сообщением, что его «виза» действительна еще двадцать четыре часа. В мемуарах Марвин пишет о «невыносимом» давлении на него во время переговоров, что и привело к неудаче.
На следующий день президент и Марвин говорили по телефону пять раз. И каждый раз у президента подскакивало давление. Он произносил слово «милый» с такими модуляциями в голосе, что я не на шутку пугался.
Последний звонок в Чикаго был в восьмом часу вечера. Нашел время!
– Пятьсот миллионов, – сообщил Мартин. – Он согласен на пятьсот миллионов. И мы можем заявлять всему миру, что сбили цену с четырех миллиардов.
Если бы «М-энд-М» был более «романтичным», по выражению Клэя Кланахана, имея дело с Томасом Такером, президент мог бы и согласиться. Но тут не было «искушения», здесь было то, что юристы называют «принуждением».
– Летите домой, Марвин, – вздохнул президент.
Через три часа мы были на пути в Вашингтон. Президент пил и не сводил взгляда с иллюминатора.
– Надо было сделать его госсекретарем, – проговорил он, наблюдая за свечением на краю крыла. – У него потрясающий талант лоббирования интересов тех стран, которые нас недолюбливают.
Где-то над Восточной Вирджинией президент получил сообщение о том, что наша военно-морская база на Бермудах вновь подверглась нападению.
31
Гнилой зуб
Жаркое оказалось не только подгоревшим.
– Помните сцену из «Самого долгого дня», – спросил президент, – в которой два немца выглядывают из бункера и видят на горизонте сплошные корабли? Я бы сейчас не отказался такое продемонстрировать.
Адмирал Бойд, которому четырехлетние урезания бюджета не доставляли радость, ответил:
