— Вы слышали о гильотине? — резко спросил мистер Скокк.
Монферон удивился.
— Да. В Париже есть гильотина, по-моему, ее впервые использовали этой весной. Доктор Гильотен предложил ее в качестве гуманного способа, позволяющего быстро расправляться с преступниками. Ему аплодировали. Смерть наступает мгновенно — это лучше, чем быть сожженным… или повешенным, или колесованным… А почему вы спрашиваете об этом, мистер Скокк?
— Будучи студентом, я изучал историю Франции. По большей части — в одно ухо входило, в другое выходило, но что-то все-таки осталось, несмотря на все мои усилия, — сказал мистер Скокк. — Если я наскребу в памяти несколько исторических фактов, то, думаю, смогу сделать некоторые предсказания по поводу вашего будущего.
— Готов вас выслушать, мой дорогой сэр…
— Всего лишь через несколько месяцев в революции наступит другой период — террор. И символом его станет гильотина. Даже король этого не избежит…
Монферон, задыхаясь, выкрикнул:
— Нет!
— Движущей силой этого будет Робеспьер. Всех, кого заподозрят в антиреволюционных настроениях, убьют. По всей Франции уничтожат десятки тысяч людей. Это будет кровавая бойня. Что же касается бывшего священника Лебона, то о нем я тоже помню. Его назовут Мясник из Арраса. Городская площадь вскоре будет залита кровью горожан, которых он пошлет на гильотину…
— Невесело, — сказал Монферон и принялся шагать по темной комнате.
Наступило молчание, все только переглядывались.
— Это все правда? — прошептала Кэйт мистеру Скокку.
— Думаешь, подобное я мог выдумать?
Кэйт пожала плечами и стала искать в рюкзаке запасные батарейки.
Тут Монферон нарушил молчание:
— Робеспьер родился всего в нескольких милях отсюда. Из-за него у меня возник интерес к приемникам молнии. Парень из Сан-Омера соорудил один такой, его соседи опасались, что его сооружение является причиной молнии, а не спасает от нее… Ему приказали сломать приемник, но упрямый парень отказался. Некий адвокат по имени Робеспьер очень красноречиво защищал права этого парня, чтобы тот мог сохранить свое сооружение. Суть красноречия — говорить то, что необходимо, и ничего больше. Робеспьер обладал этим даром. Этот случай сделал известным его имя. Припоминаю, что мы оба были гостями на ужине у мэра незадолго до революции.
— Значит, вы встречались с ним? — спросил мистер Скокк.
— Встречался. Он был очень тщательно одет и очень красиво говорил. Помню, нам обоим понравился вишневый пирог, но он не позволил себе взять вторую порцию. Не представляю его в качестве убийцы такого количества народа… Не могу поверить в такие ужасы.
— Но даже если вы не верите мне, — сказал мистер Скокк, — то неужели желание вашей жены и вашего сына для вас ничего не значат?
Монферон глянул на него.
— Вы хорошо объяснили мне, что хотели бы вернуть меня в Лондон, сэр. Думаю, я уже вам ответил.
Питер положил руку на руку отца и прошептал:
— Лучше больше ничего не говорить.
— Да будет свет! — неожиданно вскричала Кэйт.
Она включила фонарик и направила свет на галерею. Монферон изумленно следил за лучом. Осветилась паутина по углам, заплясали длинные тени. В луче света видно было, как летают пылинки. Монферон подошел к Кэйт и протянул руку.
— Вы мне позволите?
Кэйт протянула фонарик, и маркиз осветил балку, пересекающую комнату, осветил вещи поблизости, невдалеке и в конце холла. Кэйт быстро взяла у него фонарик и открыла крышечку, чтобы показать батарейки.
— Видите? Здесь хранится электричество, думаю… Это называется батарейки. Это, конечно, дешевый фонарик — можно купить и получше.
— Если бы я только мог показать его Вольта! — воскликнул Монферон.
Кэйт улыбалась. Она радовалась, что предмет из двадцать первого века пригодился.
— А это мобильный телефон. С его помощью можно разговаривать с людьми на другом конце света… Конечно, тут им нельзя воспользоваться. Но я могу настроить его, чтобы он играл музыку.
Кэйт протянула Монферону мобильный телефон. Звуки любимой музыки Миган разнеслись в холле. Маркиз онемел. Он рассматривал два чудесных предмета, потом, взяв рюкзачок Кэйт, стал застегивать и расстегивать молнии.
— Вы задали работу моей голове, есть о чем подумать, — сказал Монферон. — Предлагаю продолжить нашу дискуссию утром. Впрочем, мой ответ останется тем же. Я не могу покинуть шато де Хьюмиэйр. Я бы с огромным удовольствием изучил бы ваше устройство, но, знаете, величайшая мудрость заключается в том, чтобы понимать истинную цену вещей. В этом случае цена слишком высока.
Кэйт, Питер и мистер Скокк в отчаянии переглянулись. Неужели их путешествие было напрасным? Мистер Скокк открыл рот, чтобы поспорить, но Питер положил руку ему на плечо и покачал головой.
Спать было не очень удобно. Чтобы как-то согреться, взяли пыльные простыни. Кэйт слышала, как маркиз вертелся с боку на бок, несомненно, пытаясь найти смысл во всем, что услышал и увидел в этот вечер. Два или три раза она видела, как под простыней Монферона зажигался фонарик — он взял фонарик с собой в кровать! Кэйт про себя посмеялась. Может, подарить ему?
Заснуть Кэйт не могла. Ей вдруг вспомнилось, что днем Ханна однажды обратилась к Джошуа, как к «мистеру Питеру». Это случилось перед ударом молнии. «От Джошуа ничего не добьешься, попробую добиться правды от Ханны», — решила она.
Кэйт спала урывками, ей снилось, что она вернулась домой. Она видела ферму в Дербишире в конце туманного зимнего дня. Последние лучи солнца поблескивали на плитках крыши и на голых ветвях деревьев. В кустах раздавалось сладкое пение малиновки, еще был слышен звук бегущего ручья. Захрустел гравий на дороге, и она увидела папу и Питера в большом полицейском фургоне. Из фургона вышли инспектор Уилер и сержант Чадвик… Выскочила Молли, радостно залаяла и помчалась к дому. Питер, изумленно оглядевшись, остановился на дороге, будто не знал, что ему делать. У двери дома стояла темноволосая женщина, которая была незнакома Кэйт. Когда женщина увидела Питера, она вскрикнула и побежала к нему, раскинув руки. «Мам!» — крикнул Питер. И они вцепились друг в друга, всхлипывая, смеясь и что-то выкрикивая от радости. А потом Кэйт увидела собственную маму, и папа пошел к ней. «Кэйт?» — проговорила мама. Папа медленно покачал головой. Мама прижала руку к губам, и ее глаза наполнились слезами. Молли, лая, как безумная, бегала от одного человека к другому…
Кэйт проснулась. «Не плачь, мама, — сказала она про себя. — У меня все в порядке. Пожалуйста, не теряй надежды. Мы найдем возможность вернуться домой!»
Ей еще никогда не снились такие сны. Этот сон казался более реальным, чем жизнь… Образы были живые и кристально ясные, цвета — яркие и сочные. По сравнению с обычными снами, которые оставляют такой слабый след, что малейшее дуновение сознательной мысли сдувает их прочь, память об этом сне была прочной.
Кэйт лежала и прислушивалась к ритмичному дыханию своих спутников. Огонь почти потух. На каминной решетке догорали последние красные угольки. Сквозь высокие окна лился лунный свет, окрашивая гору мебели в серебристо-голубой цвет… Вдруг Кэйт поняла, с той уверенностью, которую ощущаешь, когда окончательно складываешь паззл, поняла каждой частичкой своего существа — это не сон. Она может видеть будущее!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
