Фредерика Зиммеля, мы приговариваем к выдворению из наших земель с запретом появляться здесь вновь когда-либо. Если он нарушит этот запрет, то будет подвергнут наказанию плетьми, в количестве двухсот ударов!
Мари в отчаянии устремила свой взгляд на Александра, или Фредерика, она уже не знала…
— Скажи, что это неправда! — собрав все свои силы, закричала она, протягивая к нему руки. Бросилась вперед и упала на ступеньки, сраженная ударом кулака ближайшего из стражников.
— Завтра на рыночной площади, Мари Франсуаза де Грийе, будет подвергнута наказанию плетьми! — объявил глашатай. — Объявляю слушание следующего дела! Ведите обвиняемого.
Мари вновь швырнули на пол ее камеры. Она так и осталась лежать ничком, не шевелясь, не реагируя даже на крыс. Пусть он оказался обманщиком, пусть! Пусть он не мог защитить ее. Пусть! Но хотя бы один взгляд! Один взгляд, чтобы она знала, что любима! Чтобы у нее были силы вытерпеть весь этот позор! Мари проклинала себя за то, что даже такого Салтыкова, никакого не графа, а бродячего актера Фредерика Зиммеля, она любит, любит всем сердцем и безответно. Он обошелся с ней, как с игрушкой! Они все — Рихард, Клод, Александр, даже ее отец! У них всех были какие-то свои игры, в которых Мари оказалась легкой былинкой, чья жизнь ничего не стоит.
Внезапно дверь ее камеры распахнулась. На пороге возник силуэт стражника.
— Вот она! Но, похоже, вам придется ее нести.
— Я справлюсь, — последовал ответ. Голос показался Мари знакомым.
— Кто вы? — в действительности ей уже было все равно. Единственное, чего она жаждала всем своим существом — смерти.
— Это Готфрид Люмбек, — последовал ответ. — Я вам помогу, сейчас.
Мари показалось, что все это снова лишь сон. Ее подхватили чьи-то руки, вынесли из камеры. Вдоль стен мелькали факелы, и был виден нервно оглядывающийся стражник. Они вышли из здания тюрьмы через потайной ход. Мари всей грудью вдохнула свежий ночной воздух, который показался ей милее всего на свете после сырого и затхлого подземелья.
— Держите ее, — сказал Люмбек кому-то, и Мари почувствовала, как ее передают с рук на руки, двоим другим мужчинам.
— Вот твоя оставшаяся половина! — послышался звон. Стражник удовлетворенно крякнул. Видимо, герр Готфрид обеспечил его до конца дней.
Мари лежала на дне лодки, по-прежнему в кандалах.
— Как мне благодарить вас, мэтр Люмбек? — собрав последние силы, прошептала несчастная баронесса. Вместо ответа она получила увесистую оплеуху.
— Из-за архива твоего отца погибли моя жена и дочь! И я, черт побери, заставлю мерзавца за это ответить! Если бы не старый виконт, Лизхен была бы жива! Бедная моя девочка!
— Но Лизхен убил Рихард! — воскликнула Мари, отчаянно цепляясь за малейшую надежду на спасение.
— Барон? Я тебе не верю, — но все же Люмбек не стал больше бить свою пленницу, а уселся на скамейку напротив нее.
— Это был Рихард! Лизхен сказала при всех о том, что она моя сестра, и что Рихард может жениться на ней, но не успела рассказать всего. Рихард бросился на нее и свернул ей шею!
Люмбек задумался.
— Кто бы ни был повинен в ее смерти, это уже не имеет значения. Никто не вернет мне дочь и не исправит искореженные судьбы людей, которые пострадали из-за старого де Грийе, с этими его бумагами. Он должен быть наказан.
Мари впала в отчаянье, осознав, что к уже обрушившимся на нее страданиям и несчастьям, ей еще предстоит сыграть роль приманки в западне для ее собственного отца!
Граф Салтыков словно обезумел. Впервые в жизни он в полной мере познал муки любви и совести.
— Вы должны мне помочь! Я должен ее спасти! — кричал он в лицо русскому посланнику при дворе Марии-Терезии.
Нарышкин-младший, боязливо отодвигался от разъяренного Салтыкова.
— Но мы не можем вмешиваться во внутренние дела! — посланник все еще пытался образумить графа, хоть и видел ясно, что сделать это невозможно. — Тем более, сейчас, когда Пруссия и Франция на гране войны из-за северных земель!
— Черт возьми! Когда вам нужно было получить архив, вы не очень-то заботились о политических приличиях! — Салтыков грохнул кулаком по столу, стоявший на нем графин подпрыгнул и опрокинулся.
— Простите, граф, но ваш невинный флирт не входил в планы внешнеполитического ведомства, — Нарышкин решил вести себя жестче. В конце концов, Салтыков сам виноват не только в несчастьях баронессы фон Штерн, но и в провале своей миссии. Ведь для государыни будет иметь значение только судьба архива, а не какой-то несчастной немецкой баронессы!
— Это не флирт, как вы говорите! Это настоящая любовь, хоть вы, может быть, и не знаете, что это такое! Я хочу увезти Мари в Россию, я хочу на ней жениться!
И тем самым объявить всей Европе, что архив де Грийе в наших руках, когда мы его вообще даже и не видели! Вы хотя бы представляете, что вас ждет в России?! Вы не выполнили волю государыни! Вы пожертвовали делом ради женщины! Вы будете умолять государыню не лишать вас головы, а отправить в Сибирь на поселение! — посланник почувствовал страх, ведь если Салтыков натворит глупостей, которые осложнят взаимоотношения России и Пруссии, отвечать придется Нарышкину.
— Виконт приедет за дочерью! Пусть архив теперь в руках масонского ордена, но де Грийе, черт его дери, помнит же, о чем этот архив! У меня будет Мари, а вы сможете получить интересующие вас сведения, что называется из уст следователя. Может быть, старый виконт расскажет вам что-то такое, что он не записывал, чего в бумагах нет! — Салтыков пытался найти хоть какую-нибудь зацепку. Все происходящее напоминало попытку взобраться на совершенно гладкую, отвесную скалу!
Что вы хотите от меня, граф? — посланник сделался мрачнее тучи. — Чтобы я направил в Висбаден солдат и взял штурмом городскую тюрьму? Граф, ваше безрассудство когда-то должно было повлечь за собой невинные жертвы. Вас и эту женщину муж застал, простите, голыми в постели! Сам префект засвидетельствовал акт прелюбодеяния! Да, кстати, еще скажите мне, с какой стати вам пришло в голову проникнуть в Пруссию под видом актера?! Если бы вы могли подтвердить официально свое положение, возможно дело бы ограничилось денежным штрафом в пользу этого барона. Какого хрена вы назвались этим… Как его?
— Фредериком Зиммелем, — четко выговорил граф.
— Да хоть лысым чертом! — в сердцах посланник сорвал с себя парик, несколько секунд он мял его в руках, а затем обернулся к Александру, лицо его заметно смягчилось, и даже выразило страдание. — Думаете, мне не жаль эту несчастную? Думаете, сердце мое не сжимается, когда я представлю, каким издевательствам ее подвергнут эти протестантские ханжи? Их женщины столь же лицемерны, как и распутны…
— Вы ли это говорите? А я-то думал, что вы более высокого мнения о немецких женщинах, — не удержался от колкости Салтыков, имея в виду причину отъезда посланника из России, а именно: несчастную влюбленность в императрицу, которая со временем стала ей докучать.
— Не вам меня судить, — оборвал его посланник. — Так можете ли вы объяснить, за каким чертом вы отказались от привилегий путешествия под своим настоящим именем, и назвались актером? Поскольку мы с вами из одного ведомства, полагаю, вы можете быть откровенны.
Что ж… Извольте. В начале этого года к нам попало письмо от некоего нотариуса Батистена. Точкой отправления его значился Висбаден. В этом письме нотариус рассказывал, что некто Гертруда Риппельштаин передала ему на хранение бумаги, компрометирующие ее хозяина, виконта де Грийе, и бумаги эти, как писал достопочтенный мэтр Батистен, очень были бы интересны для России и еще ряда европейских держав. Уже много лет витали слухи о том, что де Грийе собрал какие-то колоссальные сведения, компрометирующие некоторые европейские семьи. Как вы понимаете, ценность такого архива огромна! Честный нотариус предложил нам купить этот архив за баснословную сумму, иначе он угрожал передать его англичанам. Кроме того, он сообщил, что сама Гертруда Риппельштаин и не подозревает, что на самом деле она выкрала у
