Назревал конфликт. Пришлось срочно спасать ситуацию:
– Спасибо, Карпова, хватит. – Я сел на кровати, взял кусочек подвернувшейся ватки. – Ты здорово мне помогла. Дальше я сам.
– Да, Оля, он справится, – поддержал Евтушенко.
– Тебе правда лучше? – Карпова вновь смотрела только на меня.
– Конечно.
– Еще раз все протри. Чтобы ни одной песчинки не осталось. Если будет кровоточить, заклей пластырем. Синяки обработай вот этим кремом. Господи, да где же ты так?
– С хулиганами поцапался.
– Лучше бы убежал! – в сердцах вырвалось у Карповой. – Ненужное геройство.
– И бросил любимую девушку? – намеренно жестко соврал я.
– Что? Любимую девушку? – Ольга опустила руки, ее взгляд потускнел. Она встала с кровати, на которой до сих пор сидела, плотно соприкасаясь со мной.
Евтушенко тут же потянул ее к выходу:
– Пойдем, надо спешить!
– Подожди еще две минуты, я в свою комнату зайду, – остановила его порыв Карпова. Около двери она обернулась. Голос был грустным, вид растерянным: – Ты не забудь про йод. С этим не шутят. И покушай.
– Спасибо, Оля. – Я искренне улыбнулся и кивнул ей. Сжатые губы девушки медленно растянулись, но в больших влажных глазах была грусть.
Напоминание о еде пробудило аппетит. Я подсел к столу, Евтушенко напряженно стоял рядом.
– Саш, ты не подумай, между нами ничего. Она мне только спину йодом намазала, посмотри.
Евтушенко поправил очки на переносице, взглянул на мою вывернутую спину:
– Вечно ты вляпаешься в историю.
– Все уже в прошлом. Лучше расскажи, что про бромциан узнал?
Сашка быстро изложил самое важное о бромциане. Информация была интересной.
– Так, значит, не все так безнадежно. И даже можно уберечься, – задумался я.
– Знание – лучшее оружие.
– Ты иди к Оле, – напомнил я другу. – А то еще опоздаете из-за меня.
Дверь захлопнулась, я остался один. И все многочисленные события сегодняшнего дня разом отхлынули, оставив только одно. Среди затихающей пены воспоминаний всплыл размытый образ Жени в черном облегающем платье. Она была безумно красива и леденяще холодна.
Глухое раздражение овладевало мной, как вечерний туман заливным лугом. Почему Женя не воспользовалась знакомством с Калининым, если хотела мне помочь? Ведь могла бы что-нибудь придумать, а тому достаточно было одного звонка прокурору! Нет, все сделала сама, как тогда с противным горбоносым деканом.
Я злился на Женю. Но эта злость больше походила на обиду маленького ребенка на свою маму. Втайне я знал, что оправдаю и прощу. Нет, даже не так. Я сам буду просить прощения у нее за сегодняшнюю раздражительность и грубость.
Почему она такая? Ведь до встречи с Калининым она была обыкновенной скромной девушкой. Я же помню ее стеснительность и пунцовые щеки в школе, когда одноклассники бравировали похабными словечками. А сейчас она совсем другая. Почему? И какие ни подбирал я варианты ответов, все сходилось на влиянии Калинина. Это он со своим навязанным адюльтером сделал ее циничной, развратной и лживой. Я мысленно произнес эти три слова и ужаснулся. Светлый, нежный, прекрасный образ любимой девушки испачкало старое чудовище – мерзкий Папик Калинин.
Вот кто виноват в моих бедах, и кому надо мстить! Я вспомнил про бумаги с компроматом. Калинин гордо отказался от сделки. Ну что же, посмотрим, как он будет выглядеть, когда приедет комиссия из Москвы, чтобы разобраться в его грязных махинациях.
Я быстро принял решение. Папку с бумагами надо отослать в Москву в ЦК партии. Пусть там разбираются.
Я успел на почту к самому закрытию. Оформил заказное письмо, в качестве отправителя написал имя Андрея Воробьева. Приемщица посмотрела на адрес, серьезно предупредила:
– Уйдет только завтра, молодой человек.
– Хорошо, понимаю.
Я расплатился, сотрудница почты положила конверт в небольшую стопку на край стола.
– Пора закрывать, – устало сообщила она коллегам, вышла из-за стойки и заперла за мной расшатанную дверь.
Дело сделано. Я переступил черту подлой мести.
Я брел по вечерней улице. На воле одиночество ощущалось острее, чем в камере. Попадались влюбленные парочки, я им завидовал. Вот и Сашка сейчас наверняка обжимается в сумраке кинозала с Карповой.
Рука толкнула постылую дверь общежития. Петли скрипели как-то особенно гнусно, под стать моему настроению. В холле распускался бодрящий аромат свежезаваренного чая, вахтер Франц Оттович заступил на дежурство.
– Заколов, добрый вечер. Присаживайся, чаю попьем.
– Здравствуйте, Франц Оттович, – я охотно сел рядом со стариком. В пустую комнату возвращаться не хотелось.
– Ты чего такой грустный?
– А разве заметно?
– Еще бы. Тебе покрепче? – Вахтер наливал заварку в граненый стакан. – У меня с травами.
– Давайте покрепче.
Я смотрел, как осевшие на дне чаинки взметнулись вверх под струей кипятка, льющейся из только что отключенного электрического чайника.
– Извини, подстаканнику меня один, – сообщил старик. – Тебе сколько сахара? Впрочем, сам справишься. Вот ложка.
Он придвинул баночку с сахаром-песком. Я еще немного погонял чаинки, размешивая сахар, подул на горячую поверхность, пальцы обхватили утолщенный ободок стакана.
– Рассказывай. – Франц Оттович, хлебнув чая, лукаво взглянул на меня.
– О чем?
– Вижу, что маешься. Давай угадаю… Размолвка с девушкой? Так?
– Даже не знаю. Вроде того.
– С Евгенией?
– Все-то вы знаете.
– Один раз видел – навек запомнил. Знаешь, созерцать красивых женщин – отдельное удовольствие в жизни мужчины. – Он грустно вздохнул. – Жаль, что с годами оно переходит в разряд единственного.
Франц Оттович нарочито долго шуршал бумажным пакетом.
– Вот, у меня еще сухари есть. Я их размачиваю, а ты и так можешь.
Мы похрустели сухарями, я – звонко, вахтер – мягкими осторожными щелчками. Паузы заполняло звучное всасывание чая. По-другому пить обжигающий напиток было невозможно.
– Что у тебя с ней приключилось? – вежливо поинтересовался старик.
– Да не знаю… Ничего такого… Но… Она не одна.
– Замужем?
– Не совсем. Она в гражданском браке.
– Постоянно сожительствует?
Я поморщился. Казенное слово «сожительствует» мне не понравилось. Оно принижало прекрасный образ Жени.
– Нет. Он приходит. Женя говорит, что у них гостевой брак.
– Ишь ты, чего придумали, – усмехнулся вахтер. – В наше время это по-другому называли.
