В своей работе Сталин вовсе не делал каких-то научных открытий и вряд ли на них претендовал. С позиции здравого смысла он высказывал достаточно тривиальные мысли, критикуя воззрения Н. Я. Марра. Иногда кажется, что академик и его сподвижники в своем стремлении укоренить марксизм в языкознании просто утратили ощущение реальности.
Они воспользовались религиозным методом: основывались на цитатах из сочинений, которые считали авторитетными. А подбирали их так, чтобы доказать полюбившуюся идею. Марксисты-ленинцы (отчасти и сам Сталин) сплошь и рядом поступали так же. Но это относилось главным образом к проблемам полигики, идеологии. Для создания научной теории такой метод противопоказан.
Правда, в статье Сталина об этом нет речи. Он старался, прежде всего, доказать, что Марр и его сторонники неправильно поняли высказывания классиков марксизма. Например, у Маркса в статье «Святой Макс» сказано, что у буржуа есть «свой язык», который «есть продукт буржуазии». Казалось бы, явное свидетельство в пользу классового характера языка.
Словно обучая ученых корректности в цитировании, Сталин привел им в назидание другую выдержку из той же статьи, где говорится о «концентрации диалектов в единый национальный язык, обусловленной экономической и политической концентрацией». И пояснил: «Маркс просто хотел сказать, что буржуа загадили единый национальный язык своим торгашеским лексиконом, что буржуа, стало быть, имеют свой торгашеский жаргон».
Другой пример. Ф. Энгельс написал: «Английский рабочий класс с течением времени стал совсем другим народом, чем английская буржуазия», а «рабочие говорят на другом диалекте, имеют другие идеи и представления, другие нравы и нравственные принципы, другую религию и политику, чем буржуазия».
В данном конкретном случае Иосиф Виссарионович поддержал авторитет классика марксизма, полностью согласившись с ним: «Совершенно правильно, что идеи, представления, нравы, нравственные принципы, религия, политика у буржуа и пролетариев прямо противоположны». И тут же добавил: «Но при чем здесь национальный язык, или «классовость» языка? Разве наличие классовых противоречий в обществе может служить доводом в пользу «классовости» языка или против необходимости единого национального языка? Марксизм говорит, что общность языка является одним из важнейших признаков нации, хорошо зная при этом, что внутри нации имеются классовые противоречия».
Критикуя своих оппонентов, Сталин, тем не менее, избегал грубого нажима и безапелляционных утверждений. Он старался убедительно доказать свое мнение. Вот характерный пример его рассуждений.
«Ссылаются на то, что одно время в Англии английские феодалы 'в течение столетий' говорили на французском языке, тогда как английский народ говорил на английском языке, что это обстоятельство является будто бы доводом в пользу 'классовости' языка и против необходимости общенародного языка. Но это не довод, а анекдот какой-то. Во-первых, на французском языке говорили тогда не все феодалы, а незначительная верхушка английских феодалов при королевском дворе и в графствах. Во-вторых, они говорили не на каком-то 'классовом' языке, а на обыкновенном общенародном французском языке. В- третьих, как известно, это баловство французским языком исчезло потом бесследно, уступив место общенародному английскому языку. Думают ли эти товарищи, что английские феодалы и английский народ 'в течение столетий' объяснялись друг с другом через переводчиков, что английские феодалы не пользовались английским языком, что общенародного английского языка не существовало тогда, что французский язык представлял тогда в Англии что-то большее, чем салонный язык, имеющий хождение лишь в узком кругу верхушки английской аристократии?»
Читая Сталина, невольно подумаешь: да как же все просто? Он же высказывает очевидные, тривиальные истины. Как же некоторые профессиональные языковеды не додумались до них? Выходит, учение марксизма-ленинизма о классовой борьбе и непримиримых противоречиях в буржуазном обществе пробудило ультрареволюционные порывы у некоторых большевиков.
«У нас были одно время 'марксисты', — писал Сталин, — которые утверждали, что железные дороги, оставшиеся в нашей стране после Октябрьского переворота, являются буржуазными, что не пристало нам, марксистам, пользоваться ими, что нужно их срыть и построить новые, 'пролетарские' дороги. Они получили за это прозвище 'троглодитов'…
Понятно, что такой примитивно-анархический взгляд на общество, классы, язык не имеет ничего общего с марксизмом. Но он, безусловно, существует и продолжает жить в головах некоторых наших запутавшихся товарищей».
Далее Сталин объясняет положение Ленина о существовании двух культур при капитализме: буржуазной и пролетарской: «Ленин здесь абсолютно прав… Культура может быть и буржуазной и социалистической, язык же, как средство общения, является всегда общенародным языком и он может обслуживать и буржуазную и социалистическую культуру».
Как государственный деятель Сталин считал своей первейшей обязанностью укреплять не только экономические, но также идейные устои Советского Союза, системы социализма. Этого же он требовал от мастеров (а более того — от подмастерьев) культуры. Могло ли быть иначе? Допустимо ли ставить интересы отдельных «творческих работников» выше национальных интересов?
На такой вопрос кто-то ответит утвердительно. Мол, свобода личности, его вдохновенных порывов важнее служения государственной машине. Но в данном случае следует иметь в виду общество и народ, именно национальные интересы, не противопоставляя им достаточно жалкие притязания личности (чаще всего — бездарной) на свободу творчества. Эту свободу можно использовать во вред Родине и на пользу ее врагов.
Кстати, пролетарский писатель-гуманист Максим Горький в статье «С кем вы, 'мастера культуры'?» (1932 год) писал: «Буржуазия враждебна культуре… — вот правда, которую утверждает буржуазная действительность, практика капиталистических государств».
Так называлась брошюра пламенного марксиста Поля Лафарга. Он утверждал, что во время Великой французской революции «произошла внезапная языковая революция».
Эту мысль подхватил Н. Я. Марр. Он, в частности, писал: «Есть система культур, как есть различные системы языков, сменявшие друг друга со сменой хозяйственных форм и общественности с таким разрывом со старыми формами, что новые типы не походят на старые так же, как курица не похожа на яйцо, из которого она вылупилась».
Сталин, не вдаваясь в полемику о соотношении курицы и яйца, возразил по существу, опровергая Марра:
«Никакой языковой революции, да еще внезапной, не было тогда во Франции. Конечно, за этот период словарный состав французского языка пополнился новыми словами и выражениями, выпало некоторое количество устаревших слов, изменилось смысловое значение некоторых слов, — и только. Но такие изменения ни в какой мере не решают судьбу языка. Главное в языке — его грамматический строй и основной словарный фонд. Но грамматический строй и основной словарный фонд французского языка… продолжают жить и поныне в современном французском языке. Я уже не говорю о том, что для ликвидации существующего языка и построения нового национального языка… нужны столетия».
Эти его соображения не следовало бы вспоминать, если бы не одно обстоятельство. От частного вопроса, относящегося к языкознанию, он перешел к более общему и актуальному:
«Вообще нужно сказать к сведению товарищей, увлекающихся взрывами, что закон перехода от старого качества к новому путем взрыва неприменим не только к истории развития языка, — он не всегда применим также и к другим общественным явлениям базисного или надстроечного порядка». И привел
