дипломатия позорно просчиталась: сработал «эффект бумеранга», и западные демократии очутились в той яме, которую они так дружно копали для Советского Союза.
…Конечно, последняя неделя ничего не решала, и война все равно началась бы 1 сентября 1939 года. Но вот само подписание «Договора о ненападении между Германией и СССР», как мы увидим дальше, явилось триумфом советского дипломатического искусства и, в частности, триумфом внешнеполитического курса двух величайших дипломатов — Иосифа Виссарионовича Сталина и Вячеслава Михайловича Молотова.
Вернемся к весне 1939-го. 17-го апреля 1939 года, когда Предсовнаркома В.М. Молотов выступил с новыми важными мирными инициативами, в Лондоне, на Даунинг-стрит, 10 (по этому адресу размещается резиденция премьер-министров Великобритании) семидесятилетний Невилл Чемберлен, танцуя на банкете с женой тогдашнего народного комиссара иностранных дел СССР Максима Литвинова, англичанкой Айви Лоу, заявил ей: «Я скорее подам в отставку, чем пойду на союз со Сталиным».
Когда И.В. Сталину стало об этом известно, он прокомментировал сообщение так: «Лондон и Париж стремятся поставить нас в положение внешнеполитической изоляции, а Литвинов этого не хочет замечать. Они его водят за нос, а он не замечает их коварных замыслов».
В этих условиях, когда переговоры с СССР лицемерные западные демократии сплошь и рядом приносили в жертву продолжению политики Мюнхена, Сталин счел необходимым произвести дипломатическую рокировку и поставить главой внешнеполитического наркомата в столь ответственный, в столь драматический исторический момент своего ближайшего и надежнейшего соратника, упрямого и несговорчивого Молотова.
На проводившихся в августе 1939-го военных переговорах между Советским Союзом, Великобританией и Францией западные делегации просто «тянули время», обставляя советские предложения явно неприемлемыми для нашей страны условиями и не предлагая каких-либо совместных действий для обуздания Германии, как потенциального агрессора: действовала установка английского Форин-офиса на проведение «переговоров ради переговоров». Эти делегации возглавлялись отставным британским адмиралом, бывшим комендантом Портсмута, и 60-летним французским генералом — преподавателем Парижской военной академии. Ознакомившись со списочным составом делегаций, Сталин сказал Молотову: «На несколько генералов приходится немало младших офицеров. Это несерьезно. Совершенно очевидно, что эти второстепенные лица не уполномочены принимать важные решения».
При таком раскладе данные переговоры были обречены на провал. Сделав все, чтобы натравить гитлеровскую Германию против Советского Союза, западные демократии ехидно потирали руки: как-то будут выкручиваться Сталин и Молотов?
А этим двум советским руководителям было ясно, как дважды два — четыре, что для спасения Советской Родины у них имелось лишь три варианта: договориться с Англией и Францией, заключить с Германией договор о ненападении, остаться в одиночестве.
Наиболее предпочтительным был первый вариант, но, как мы видим, западные демократии поставили классовые интересы буржуазии выше интересов национальной безопасности и бойкотировали все разумные инициативы Кремля.
Последний вариант был гибельным для СССР, если учесть, что кроме ведущих двойную игру «стран Антанты» и Германии с ее сателлитами была еще и кровожадная Япония, готовая отхватить азиатскую часть Союза от Урала до Сахалина (кстати, англо-японское соглашение Арита-Крейги, заключенное в июле 1939 года, вошло в историю как «Дальневосточный Мюнхен»).
…Итак, международное положение Советского Союза было до крайности тяжелым: у западных рубежей война грозила вспыхнуть с минуты на минуту, у дальневосточных границ она фактически велась.
Всю ночь с 20 на 21 августа в Кремле не смыкали глаз три человека: И.В. Сталин, В.М. Молотов и К.Е. Ворошилов, нарком обороны, возглавлявший советскую делегацию на советско-англо-французских переговорах.
Получив телеграмму от Адольфа Гитлера, И.В. Сталин со своими соратниками взвешивали все «рго» и «contra». С одной стороны, рассуждали они, этот договор даст временную передышку, которую можно будет использовать для дальнейшего укрепления обороноспособности страны. Ну, а с другой, мера это крайне непопулярная, и народ может не понять такого шага: «Советское правительство, — сказал И.В. Сталин В.М. Молотову, — не могло бы честно заверить советский народ в том, что с Германией существуют дружеские отношения, если в течение шести лет нацистское правительство выливало ушаты помоев на Советское правительство».
Наконец, Иосиф Виссарионович попросил Молотова еще раз перечитать вслух всю телеграмму, содержание которой ему было хорошо известно. А сам, попыхивая трубкой, набитой любимым табаком «Герцеговина Флор», с предельным вниманием вслушивался в ее текст: «Заключение с Советским Союзом пакта о ненападении означает для меня закрепление германской политики на долгую перспективу…».
«Ведь врет, подлец. Гитлер может в любой момент нарушить любой пакт о ненападении, И он его нарушит. Война, к сожалению, неизбежна. Вопрос лишь — когда? А как ты думаешь, товарищ Молотов?» — спросил Сталин.
Молотов ответил так: «Согласен, опыт Польши заставляет сомневаться в прочности заключаемых Германией пактов о ненападении».
«Вот, ознакомься с этими откровениями», — сказал Сталин, протягивая народному комиссару иностранных дел последнее донесение разведки из Оберзальцберга, где Гитлер 11 августа сделал заявление верховному комиссару Лиги Наций в Данциге Карлу Буркхарту. В донесении приводились слова фюрера: «Передайте Чемберлену: все, что я предпринимаю, направлено против России. Если Запад так глуп и слеп, что не может этого понять, я буду вынужден договориться с русскими, разгромить Запад и тогда, после его поражения, направить все мои силы против Советского Союза»…
Лишь под утро 21 августа Сталин продиктовал следующий текст ответной телеграммы:
«Рейхсканцлеру Германии А. Гитлеру 21 августа 1939 г.
Благодарю за письмо. Надеюсь, что германо-советское соглашение о ненападении создаст поворот к серьезному улучшению политических отношений между нашими странами.
Советское правительство поручило мне сообщить Вам, что оно согласно на приезд в Москву г. Риббентропа 23 августа.
И. Сталин».
Около полудня 23 августа специальный самолет Фокке-Вульф-200 «Кондор» с главой Германского МИДа Риббентропом и сопровождавшими его несколькими экспертами на борту приземлился на Московском аэродроме. В этот же день в Кремле Риббентроп и Молотов подписали Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом.
Давая оценку этому договору, И.В. Сталин говорил в своем историческом выступлении по радио 3 июля 1941 года следующее:
«Могут спросить: как могло случиться, что Советское правительство пошло на заключение пакта о ненападении с такими вероломными людьми и извергами, как Гитлер и Риббентроп? Не была ли здесь допущена ошибка? Конечно, нет! Пакт о ненападении есть пакт о мире между двумя государствами. Именно такой пакт предложила нам Германия в 1939 году. Могло ли Советское правительство отказаться от такого предложения? Я думаю, что ни одно миролюбивое государство не может отказаться от мирного соглашения с соседней державой, если во главе этой державы стоят даже такие изверги и людоеды, как Гитлер и Риббентроп. И это, конечно, при одном условии — если мирное соглашение не задевает ни прямо, ни
