Кеннет Балмер
«Пробуждение Чародея»
I
— Номер двадцать девять. Включает превосходный набор кишок, восстановленное сердце и почки — о, отлично функционирующие почки! — Аукционист склонился над каталогом. — Левая почка, леди и джентльмены, — мужская, в превосходном состоянии, гарантия на пятьдесят лет! Какие предложения я услышу? — Он с мольбой воздел руки к небесам, одновременно обегая присутствующих ищущим взглядом. — Так, леди в том углу…
Я взглянул на вышеупомянутую леди, на этого монстра в юбке, и понял: она покупает почку, ибо, жаждет продлить жизнь своему супругу, чтобы еще несколько лет ей было кого тиранить и изводить мелкими придирками.
В огромном танцевальном зале Ганнетов по-прежнему звучал легкомысленный смех и звон бокалов с пуншем, все так же здесь фланировали щеголи и в опьяняющем напряжении вальса кружились пары. Атмосфера былой беззаботности резко контрастировала с оскорбляющим взор беспорядком. Посетители, переговариваясь вполголоса и неторопливо прогуливаясь по длинной анфиладе комнат, являющих былое величие семьи Ганнетов, уже присмотрели будущие покупки, и теперь голоса звучали грубее, резче — началась торговля за вожделенные сокровища.
— Если, — произнес позади меня Джордж Помфрет, и голос его едва заметно дрогнул, — если я не получу эту Афродиту Бернини, я… Бог мой! Она простояла тут в неизвестности тысячу лет… в частном доме… украшая прихожую… — И Помфрет сокрушенно покачал головой.
Он был рослым и цветущим мужчиной с физиономией цвета толченого кирпича, которую украшала пара серых глаз. Их взгляд, страдальческий и рассеянный, придавал Помфрету вид человека, изнемогающего от постоянного расстройства желудка. Одевался он несколько вульгарно и всегда таскал с собой охотничий хлыст. Но он был славным малым и добрым компаньоном — по крайней мере, на время уик-энда.
Что до меня, то, как и прочие бездельники, я пришел с приятелем на аукцион. Великолепие и уединенность старых сельских домов в наши дни является столь редким и ценным качеством, что оно интересно само по себе. Вдобавок после смерти хозяина поместья выяснилось, что он обладал огромными, совершенно невероятными сокровищами редкой красоты и поистине патрицианского великолепия. Довольно странная история была связана и с домом, и с самим владельцем, чей портрет сейчас сердито взирал со стены на орды варваров, заполнивших его покои. Помфрет обещал поведать эту историю после ленча — во искупление своего долга передо мной.
Должен признать, я с интересом поглядывал на пятидесятый номер — терпеливо дожидавшегося своей очереди андроида, — его было бы неплохо приобрести в качестве камердинера. Однако это был робот многоцелевого назначения — садовник, слуга, шофер, — и я не смог бы по-настоящему загрузить его работой. С тех пор как пару месяцев назад я вынырнул из глубин Средиземноморского Акванавтического проекта и возобновил знакомство с солнцем и свежим воздухом, мне пришлось основательно потрудиться только в нескольких трудных теннисных партиях, охотничьей экспедиции и путешествии к тетушке Норе. Тетушка, моя единственная родственница, держала поместье в тропической зоне у южного полюса и, за исключением своего племянника, иногда месяцами не вылезавшего из-под воды, беспокоилась только о любимых сиамских кошках.
Нет, робот был действительно хорош; но я справился с искушением, представив, как быстро проржавеет этот парень в том месте, где я зарабатывал себе на хлеб насущный.
Помфрету придется запастись терпением; Афродита Бернини, чье мраморное тело таило в себе трепещущую чувственность теплой живой плоти, — обманчивый призрак, созданный неподражаемым мастерством скульптора — являлась, очевидно, гвоздем аукциона и занимала почетное место в конце списка. С некоторой долей сарказма я решил, что дело до нее дойдет только после ленча, когда бумажники, под влиянием обильного соковыделения, раскроются пошире.
— Она прекрасна, — вздохнул Помфрет, и его цветущая физиономия выразила те же чувства, что и морда быка, узревшего стадо прекрасных джерсиек.
— За нее заломят столько…
— Я знаю. Такая редкая находка… такое великолепие…
— Не могу понять, почему ее не выставили на специальном международном аукционе вместо того чтобы сваливать в кучу вместе с этим барахлом…
— Ее! На международный аукцион! — воскликнул Помфрет с укоризной. — Вы варвар!
Я бросил еще один взгляд на изящные округлости Афродиты и снова восхитился искусством мастера и совершенством модели. Эта девушка могла оказаться бездомной бродяжкой с улиц Рима середины семнадцатого века или достойной соперницей Констанции Буонарелли — в любом случае, она была прелестна. Я поднял глаза вверх и за ее восхитительным плечиком увидел скрытое в тени лицо мужчины, который пристально разглядывал меня. Я был поражен. Пожалуй, не тем даже, что некий незнакомец, стоявший в полумраке, внизу резной дубовой лестницы, смотрел на меня; но было что-то в его лице… в меняющихся чертах… во взгляде — что-то, внушавшее мне опасение.
Я отвернулся, потом опять осторожно посмотрел в ту сторону. Лицо исчезло. Сзади бубнил Помфрет.
— Говорю вам, Берт, вы варвар, вандал…
Когда старина Джордж Помфрет садился на своего конька, его трудно было остановить. Я потер лоб. Это лицо… я видел его где-то раньше… Больше того, я был уверен, что очень близко знаком с этим человеком. Несомненно, мы встречались… но где, когда? Словно колпак из матового стекла накрыл мой мозг; я не мог вспомнить имени, и это приводило меня в ярость.
— Вандал? — фыркнул я. — Какого дьявола, Джордж… это же просто кусок мрамора… хотя и каррарского…
Помфрет возмущенно отвернулся; ноздри его побелели от гнева. Улыбнувшись с удовлетворением человека, удачно щелкнувшего по носу ближнего своего, я погрузился в воспоминания, пытаясь оживить черты этого таинственного лица.
Внезапно, словно под ударом молота, матовый колпак разлетелся и я вспомнил. Конечно! Это лицо было моим собственным.
Превосходный набор кишок, восстановленное сердце и отлично функционирующие почки обрели нового владельца; любопытно было бы узнать, кому эти органы принадлежали раньше, подумал я с вялым интересом. Затем пошла с молотка домашняя климатическая установка; она являлась сравнительно недавним приобретением Ганнетов и могла быть изъята без существенного ущерба для древнего особняка. Спустя некоторое время я решил было прицениться к номеру тридцать третьему — четырем превосходным шпагам.
Это лицо… да, несомненно, оно имело сходство с моим. Я снова бросил взгляд в полумрак под лестницей и не удивился, никого там не обнаружив. Впрочем, не пригрезилось ли мне все это? У меня не было родственников, кроме тетушки Норы, любительницы кошек. Возможно, мелькнувшее видение — это просто игра света и тени?
Ощущение какой-то неустойчивости охватило меня; на мгновение, продолжая оставаться здесь, среди вещей навсегда ушедшей семьи, среди этих залитых мягким светом раннего летнего утра творений рук человеческих, я почувствовал томительное желание погрузиться в ласковые морские глубины и увидеть сквозь линзу зеленоватой воды яркое сияние окон моего подводного жилища. Я попытался собраться и обратил взор к четырем превосходным шпагам. Шотландские — и отличной работы… но, впрочем, не стоит… В моей коллекции вполне хватало шпаг, и эти четыре, пусть и превосходные, были все же ничем не лучше остальных. Они достались маленькому, похожему на мышонка типу — казалось, представь он, для чего предназначались эти клинки, и его пришлось бы долго приводить в чувство.
