статуей гениального Праксителя. Или Афродитой великого Бернини? Нет, Ишфру была не Афродитой, а скорее — греческой Герой с ее спокойными, округлыми формами, римской Юноной в золотом пике ее величественной красоты.
Я видел, что она не спит, а снова погрузилась в тот непонятный транс, который могли наводить на себя Люди Цветов, — столь похожий и в то же время непохожий на действие наркотиков. Я решил, что она переживает заново впечатления от полета и бури, и прошел легким шагом мимо, чтобы не мешать ей.
На следующее утро мы получили на завтрак фрукты, разбавленное водой вино и слоеные булочки, щедро намазанные ярко-желтым сливочным маслом. За ночь моя решимость требовать продолжения похода рассеялась. Помфрет и Лотти смотрели только друг на друга, забыв о фруктовом соке, радостно посмеивались, потом стали поглядывать на дверь…
— Пока мы не прорвем языковой барьер — никуда не двинемся, — заявил Бреннан; ответа на свою сентенцию он, видимо, не ждал, так как стал с наслаждением объедать огромную гроздь винограда.
— Знаешь, Холл, — лениво проговорила Фиб, — я думаю, как чудесно было бы остаться здесь навсегда. По-моему, люди именно для такой жизни и предназначены…
— Аминь! — резюмировал Помфрет; он уже без стеснения облапил Лотти и целовал ее; в общий разговор они больше не вступили и, забыв о нас, со смехом говорили друг другу нежные глупости.
Я встал, пересек столовую и выглянул в окно — точнее, в проем в стене, откуда открывался вид на город. Даже сейчас не совсем еще умолкло пение — жители здесь поют с ночи до утра…
Все это просто удивительно, — сказал я. — Слишком прекрасно, чтобы быть правдой, вам не кажется?
Фиб ринулась на защиту Народа Цветов.
Ее слова лишь подтвердили мои догадки: она в самом деле, без колебания, решила остаться здесь. Ее страстное лицо, сила убеждения в ее голосе… Да, она уже совсем не та девчонка, которую я встретил в картинной галерее Ганнетов.
Нет, я должен воспрепятствовать ее намерениям!
В это утро наши хозяева решили показать нам город при дневном свете. Отец и три сына были к услугам моих товарищей, а Ишфру прикрепила меня к себе.
Днем город был не менее красив, чем ночью. Мы любовались аркадами, потоками и каскадами, искрящимися в солнечных лучах. Не умея говорить с нашими хозяевами, мы стали создавать язык жестов, который — в сочетании с улыбками и нахмуриванием бровей — быстро развился в импровизированную коммуникационную систему. Волей-неволей и я включился в эту игру — но нет! — нельзя было позволить этой мешанине из цветов, ароматов и красавиц оторвать меня от нашей миссии… более того, от нашего родного времени!
Везде мы встречали улыбки, лучистые взгляды приветствовавших нас Людей Цветов. Но меня удручала эта спокойная смиренность в лицах горожан, эта тихая покорность судьбе, — мы поняли ее источник, когда шли вдоль границы страшной зоны разрушения, где все было изломано, раздроблено, осквернено…
— Здесь смерч прошел, и совсем недавно, — констатировал Бреннан, и жесткие ноты в его голосе звучали резким контрастом с мягко звенящими голосами Людей Цветов.
— Они, кажется, вполне свыклись с этими смерчами, — мечтательно проговорила Фиб, — Мне думается, они вроде тех бедняг из двадцатого века — вы знаете, как они бесились со своим ядерным оружием…
— Что ты имеешь в виду? — спросил Бреннан, живо интересовавшийся мудрыми мыслями своей пассии.
— Ну, ты же знаешь: в этом диком столетии их преследовал непрерывный кошмар: они постоянно ждали, что кто-то сбросит на них водородную бомбу. И это влияло на все, к чему бы они ни прикасались. На какое-то время они разрушили всю свою культуру… Пока дальновидные люди не сказали: «Хватит!» — и снова пошла настоящая человеческая жизнь… — Она указала жестом на руины. — Может быть, этот народ как-то иначе решил свою проблему…
— Они просто сдались! — резко прервал я Фиб.
Она обернулась ко мне. На ее лице вспыхнуло злое раздражение:
— Ну что тебе надо, Берт? Ты с самого начала все придираешься к Народу Цветов! В чем дело, неужели их невинность не дает тебе покоя?! Может, это показывает тебе твою собственную грязь?!
— Да брось ты, старушка, утихни! — взял ее за локоть Бреннан.
Она стряхнула его руку. Да, ее переживания не были пустяком…
— Я считаю: это лучшие люди, каких я встречала в жизни! И буду очень рада, если ты не станешь, как он, наговаривать мне на них!..
Лотти и Помфрет отошли от нас, чтобы рассмотреть странную статую, причудливо изуродованную смерчем. Держась за руки, они продолжали свою любовную болтовню.
— Полагаю, — язвительно вопросила Фиб, — Лотти и Джорджа ты тоже не одобряешь?
— Да почему же? На здоровье — чего и вам с Холлом желаю, — усмехнулся я; оба явно смутились и спрятали глаза. — Ты и Холл? Ну и чудесно, все о'кэй! Верь в свои силы, Фиб! Не бросай Холла, когда мы выберемся отсюда.
— Я вовсе… — она запнулась, и густо покраснела.
— Пошли дальше, Берт, — вмешался Холл. — Я давно хотел поговорить с тобой…
Мы двинулись за остальными. Фиб, успокоившись, последовала за нами. Но проблема оставалась: я не подавил их сопротивление, они по-прежнему хотят остаться здесь…
Некая неуловимая, но тягостная атмосфера вражды нависала над нами… Но вот наши гиды ввели нас под арку, сделанную в откосе холма: это был вход в пещеры, или, точнее, — в катакомбы. Здесь меня ждало испытание, которое напрочь отвлекло мои мысли от всех этих минутных пустяков и вернуло к осознанию колоссальной значимости нашей задачи.
Все стены и потолки соединенных друг с другом пещерных зал были сплошь покрыты всевозможными арабесками, розетками, бордюрами… это был целый музей причудливых форм и орнаментов в стиле не то романтики, не то рококо. Я остановился в центре главной, средней, пещеры, восхищаясь многообразием рисунков: словно огромная вышитая салфетка расстилалась на потолке надо мной, показывая мастерство ее создателей; каждый узор чем-то немного отличался от соседнего, но все они оставались уравновешенными элементами единого большого рисунка… Мягкое электрическое освещение создавало мозаику из жемчужного света и угольной тени.
Вдруг раздался крик Лотти, Помфрет подхватил ее, иначе она упала бы, отшатнувшись от стены.
— Череп! — кричала она. — Это кости! Скелеты! Все это кости!
Я присмотрелся. Да, эти узоры в самом деле были составлены из костей, человеческих костей: фризы из черепов, завитки из пальцевых фаланг, длинные изящные бордюры из бедренных и берцовых костей, розетки из ребер, полукруги из тазовых поясов!.. Тщательность и артистичность отделки, жуткая некрофильная виртуозность создали из этого подземного грота настоящий шедевр данс-макабра!..
Бормоча: «Кошмар, какой кошмар!» — Джордж Помфрет повел полубесчувственную Лотти к выходу. Фиб же с Бреннаном, наоборот, начали рассматривать чудовищные узоры, громко восхищаясь их разнообразием.
Мне стало смешно: что бы они ни увидели, они остаются при своем убеждении, что здесь все прекрасно…
Я дошел до самого конца пещеры по широкому проходу, своды которого были облеплены черепами, — их пустые глазницы словно звали меня похохотать вместе с ними над веселой шуткой создателей этого чудовищного некрополя. Я не мог даже примерно оценить число всех этих скелетов. Тысячи и тысячи людей родились, прожили и умерли в городе Борсуппак, а кости их приносились сюда, чтоб служить украшением страшной пещеры…
— Я слышал о римской церкви Капуцинов, где в подвале сплошные кости, — сказал Бреннан. — Но это?..
Мы побрели обратно. Да, если считать этот стройматериал таким же приемлемым, как кирпич, мрамор или стюк, — то, действительно, можно было бы считать эти гроты волшебной страной красоты. И я
