По городу ходили глухие слухи, что по ночам на курорте какая-то шайка ловит и насилует одиноких женщин. Мишка Шкура, встречая нас, говорил: «Вчера одну блондиночку того...» Женщин Шкура определял по мастям. Изредка, для разнообразия, называл их дамочками. Мы ему не верили. Он давно уже пытался нам внушить, что связан с воровским миром. Другое дело Степик. Он вошел в нашу жизнь совершенно случайно. Этот двадцатипятилетний зеленоглазый грек с фигуркой подростка был окружен какой-то жгучей таинственностью. Мы изредка встречали его на улице, в курзале. Он шикарно одевался. В широких брюках и коротеньком пиджачке «чарльстон», щуплый и маленький, он всюду появлялся в сопровождении двух верзил. И где бы он ни появлялся, находились люди, которые его узнавали и говорили за его спиной: «Степик»...
Как-то раз мы были свидетелями его встречи с начальником городского отделения милиции.
– А, Степан, – сказал начальник, – все еще на свободе? – Он остановил Степика на углу недалеко от погребка Попандопуло.
– Меня зовут не Степан, а Степик. Если бы мы поменялись местами, вы бы на свободе давно не были. – Голос у Степика был по-мальчишески звонкий.
– Куражишься? Ничего, авось скоро попадешься, – сказал начальник милиции и похлопал Степика по плечу.
Степик достал из нагрудного кармана пиджака белоснежный платочек и обмахнул им плечо.
– Не надо фамильярности, гражданин начальник, – сказал Степик и пошел по улице, скучающий и пресыщенный, с двумя верзилами по бокам.
Мы к тому времени прочли «Одесские рассказы» Бабеля и, конечно, понимали: Степик – не Король. И нам было очень обидно за представителя власти, над которым Степик так открыто издевался.
Зимой мы были в кино. Не помню, какую смотрели картину. После сеанса мы гуськом пробирались к выходу. Впереди шел какой-то торговый моряк. Вдруг в толпе произошло движение, нас оттиснули к стене. Мимо меня прошел Степик и на какое-то мгновение прижался к моряку. Тот вскрикнул и схватился за живот. Толпа вынесла его на улицу. Моряк упал на тротуар и лежал, скорчившись, прижимая ладони к животу. Все произошло так быстро, что никто ничего не заметил и не понял. Я тоже не сразу сообразил, что произошло. Женщина в теплом платке сказала удивленно и испуганно:
– Зарезали!..
Ко мне нагнулся какой-то парень в кепке, надвинутой до бровей, с поднятым воротником осеннего пальто.
– Между прочим, этого фраера завалили за длинный язык, – сказал он и пошел по тротуару.
На углу под фонарем я увидел Степика. Он уходил, как всегда неторопливо, и рядом с ним шли его неизменные телохранители.
– Что он тебе сказал? – приставал ко мне Сашка.
А я стоял и не знал, что делать. Моряк лежал и тихо, сквозь стиснутые в оскале зубы, стонал. К нему нагибались, что-то говорили, потом подняли на руки и понесли в больницу.
– Пошли в милицию, – сказал я.
– Ты видел? Ты что-нибудь видел? – приставал Сашка.
По дороге в милицию я рассказал все, что видел. Витька и Сашка заявили, что пойдут вместе со мной.
– Никуда вы не пойдете: видел все я, а не вы.
– Тогда и ты не пойдешь, – сказал Витька и загородил дверь.
– Балда, ведь все равно ваши показания с моих слов недействительны.
Сашка и Витька решили, что в милицию мы войдем все вместе, а рассказывать буду я один. Девочки, и особенно Инка, их поддержали. Дежурный милиционер с усами под Чапаева уже знал о происшествии. Он долго и подробно выспрашивал меня о деталях.
– Значит, ножа не видел, только видел, как Степик прижался к тому моряку? – спросил он. – А кто толпу сдерживал? Не заметил?... Ну, так. Давай теперь все по порядку запишем.
Писал он долго, изредка о чем-нибудь меня переспрашивал. Потом сказал:
– Уехать тебе недели на две некуда?
– А хоть бы и было, я бы все равно не уехал.
– Значит, не боишься?
– Не боюсь.
– Смелость, она, понимаешь, не в том, чтобы головой в петлю лезть. Ты пока поостерегись один по вечерам ходить. И вообще чаще на улице оглядывайся.
В ту же ночь на Пересыпи, в Старом городе и в порту провели облаву. Степика тоже арестовали. Я, Витька и Сашка раздобыли финские ножи. Зачем нам были ножи, не знаю. Уверен, что ни при каких обстоятельствах мы бы не решились пустить их в ход. Но ножи мы носили. И, наверное, поэтому мы уходили в самые глухие места города, наслаждаясь жгучим чувством ожидания опасности. Девочек на такие прогулки мы, конечно, не брали.
Через месяц состоялся суд. Следователь не допустил меня выступать свидетелем. Начальник милиции и Алеша, которым я заявил самый решительный протест, ответили мне, что без меня обойдется. Но на суд я все же пошел. Трое подсудимых сказали, что удар финкой нанесли они. Степик признался, что действительно прошел мимо моряка, но до этого в глаза его не видел и не имел никакой надобности сводить с ним счеты. Все подсудимые заявили, что не знакомы друг с другом. Моряк умер. По медицинскому протоколу значилась одна ножевая рана в печень. Две недели суд пытался выяснить, кто из подсудимых ее нанес. Выяснить это так и не удалось. Трое, утверждавшие, что удар ножом нанесли они, получили по пять лет за соучастие в убийстве. Степика оправдали за отсутствием улик, но на основании многочисленных приводов суд вынес частное определение, в котором приговорил Степика к трем годам ссылки. Среди подсудимых был и тот парень, который предупреждал меня, чтобы я не болтал. Он меня узнал и, когда мы встретились глазами, чуть улыбнулся.
После суда прошло всего четыре месяца.
– Надо проверить, может быть, Шкура врет, – сказал Витька.
– Наплевать на Степика. Ты лучше подумай, как тебе поступить. Хорошенько подумай: с биографией в наше время надо считаться. – Сам не знаю, откуда я был таким умным. Просто я не хотел разлучаться с Витькой.
– Жили три товарища в курортном городке, – как-то неожиданно сказал Сашка.
– Почему жили? Живем и будем жить, а где – не так уж важно, – бодро сказал я. Но все равно было грустно. Наверное, потому, что Сашка сказал о нас в прошедшей форме – «жили» – и этим напомнил, что в жизни бывают такие неизбежные неприятности, как расставания.
Я встал и отряхнул от песка брюки. День, который начался так радостно, кончался грустно. С этого вечера и все то время, что мы прожили в нашем городе, радость и грусть шли рядом.
V
Черная тень деревьев обрывалась у гранитной кромки тротуара. А над мостовой, над пляжами и над морем растекался раскаленный добела зной. Было не больше десяти часов утра. С пляжа наносило гул, похожий на далекий шум растревоженной толпы. На улицу выходили в купальных костюмах мужчины и женщины, пили газированную воду под круглыми большими зонтами. Я не торопился, но все равно подошел к «Дюльберу» первым. В открытых дверях ресторана стояли два стула спинками на улицу.
– А я что говорил? Он уже тут, – сказал Сашка.
– Где Инка? Сдала экзамен? – спросила, подходя, Женя.
Удивительно глупые вопросы. Если бы Инка сдала экзамен, где бы она могла быть, как не здесь, со мной? Я и не подумал отвечать Жене. На голове у нее была новая соломенная шляпа с широкими полями, и Женя воображала, что выглядит в ней чрезвычайно элегантной. Я повернулся к Жене спиной и спросил Витьку:
– Что нового?
– Ничего.
– Так ты едешь?
– Поеду, если в Ленинград.
