«Ну вот, — подумал я, — вот он уже и готов — идеальный министр нового буржуазного правительства. В конце концов, нужен же им кто-то знающий, как вертится вся эта машина, они так давно не были у власти».
Доктор снял кардиограмму и внимательно послушал мне грудь. Освободившись от трубок, он удивленно взглянул на меня.
— Адъюнкт, ваши дела сейчас гораздо лучше, чем были весной! Вы где-то отдыхали? Насколько я понимаю, вы следовали моим предписаниям: отдых, никаких волнений и только покой, полный покой в кресле-качалке с какой-нибудь хорошей, но не слишком захватывающей книгой? Или вы, адъюнкт, изобрели новое чудодейственное средство?
Я вспомнил алый, как кровь, горячий малиновый сок, ночные прогулки по непролазному лесу, аршинные заголовки в газетах и убийства по вечерам, тайник под кроватью, и, Бог мой, я снова, снова едва не впал в мелодраматизм, как в тот вечер, когда убили Еву Идберг!
Я наклонился к нему и прошептал, прошептал нарочито громко, чтобы услышала медсестра:
— Убийство, доктор, убийство!
А потом вышел на залитую солнцем набережную Норр Мэларстранд и почувствовал себя по- настоящему бодрым и здоровым. Я помахивал тростью, улыбаясь смотрел на всех этих длинноволосых юнцов, которых, слава Богу, не имею теперь счастья учить, и думал: «Нет, действительно, одно убийство в году — это не так уж плохо!»
