совести. Г-н Дефондриль по-прежнему увлекается археологией; в интересах своего избрания в депутаты генеральный прокурор Винэ позаботился о его назначении председателем суда. У Сильвии есть свой небольшой кружок приближенных, она управляет имуществом брата. Она дает деньги в рост под большие проценты и тратит на себя не более тысячи двухсот франков в год.
Когда какой-нибудь уроженец Провена, вернувшийся из Парижа, чтобы устроиться у себя на родине, выходит из дома мадемуазель Рогрон и встречается на маленькой площади с одним из старых приверженцев Гифенов, тот говорит ему: «У Рогронов была когда-то какая-то скверная история из-за их воспитанницы…»
— Борьба партий! — отвечает на это председатель суда Дефондриль. — Тогда умышленно распускали всякие чудовищные слухи. По доброте сердечной Рогроны взяли к себе эту Пьеретту, довольно миленькую, но бедную девочку; подростком она завязала интрижку с подмастерьем столяра и босиком подбегала к окну, чтобы поговорить с ним, когда он стоял вон там, видите? Влюбленные при помощи веревочки посылали друг другу любовные записки. Вы, конечно, понимаете, что в октябрьские и ноябрьские холода этого было вполне достаточно, чтобы девочка, страдавшая бледной немочью, серьезно захворала. Рогроны вели себя превосходно; они не потребовали даже причитавшейся им части наследства покойницы и полностью предоставили его бабушке. Мораль сей басни такова, друзья мои: дьявол наказывает нас неминуемо за любое наше благодеяние.
— О! Но все это происходило совсем не так! Папаша Фраппье рассказывал мне об этом совершенно по-иному!
— Ну, папаша Фраппье сверяется больше со своим винным погребом, нежели с памятью, — вмешивается какой-либо завсегдатай салона мадемуазель Рогрон, — Однако старый господин Абер…
— Ах, он… А вы разве не знаете, как обстояло дело с ним?
— Нет.
— Да ведь он же пытался женить господина Рогрона, главноуправляющего окладными сборами, на своей сестре.
Есть двое людей, каждый день вспоминающих Пьеретту: врач Мартене и майор Бриго — только они одни знают страшную правду.
Чтобы представить себе эту же историю в широких масштабах, достаточно было бы перенести ее в средние века, на такую обширную арену, как Рим того времени, где прекрасная, юная девушка — Беатриче Ченчи — приговорена была к смертной казни в силу таких же интриг и по тем же почти причинам, что свели в могилу Пьеретту. Единственным защитником Беатриче Ченчи был художник, живописец. Ныне история и потомство, доверяя портрету кисти Гвидо Рени, осуждают папу, а в Беатриче видят одну из трогательнейших жертв гнусных интриг и низких страстей.
Согласитесь, что закон мог бы служить превосходной защитой для общественных плутней, не будь божественной справедливости.
Примечания
1
Прекрасный остров (итал.).
