женского населения Франции. Мы обращаемся ко всем, кто печется об общественной нравственности, и просим их быть нашими судьями. Мы постараемся выказать в подсчетах довольно великодушия, а в рассуждениях — довольно точности, дабы все читатели согласились с результатами наших исследований.
Считается, что во Франции примерно тридцать миллионов жителей.
Иные естествоиспытатели полагают, что женщин на свете больше, чем мужчин, однако поскольку многие статистики придерживаются иного мнения, положим, что женщин во Франции пятнадцать миллионов.
Прежде всего исключим из названного числа примерно девять миллионов созданий, которые, на первый взгляд, очень похожи на женщин, но которых по здравом размышлении придется сбросить со счетов.
Объяснимся.
Естествоиспытатели называют человеком лишь один-единственный вид Двуруких, который описан Дюмерилем в его «Аналитической зоологии»[43], на странице 16, и к которому Бори-Сен-Венсан счел нужным, полноты ради, прибавить Орангутанга.
Если зоологи видят в нас не более чем млекопитающее, у которого имеются тридцать два позвонка, подъязычная кость и больше извилин в полушариях мозга, чем у любого другого существа; если для них все различия между людьми объясняются воздействием климата, породившим пятнадцать видов этой особи, научные названия которых я не считаю нужным перечислять, то творец физиологии вправе сам определять виды и подвиды в соответствии с умственными способностями и некоторыми особенностями нравственного и имущественного положения испытуемых.
Так вот, девять миллионов существ, о которых мы говорим, на первый взгляд совершенно схожи с человеком, как его описывают зоологи: у них есть подъязычная кость, клювовидный и плечевой отростки лопатки, а также скуловая дуга, поэтому господа зоологи имеют полное право причислить их к разряду Двуруких, но вот увидеть в них женщин — на это автор физиологии не согласится ни за что на свете.
Для нас и для тех, кому предназначена эта книга, женщина — редкая разновидность человеческого рода, физиологические свойства которой мы вам сейчас назовем.
Женщина в нашем понимании — плод особых стараний мужчин, не пожалевших на усовершенствование ее породы ни золота, ни нравственного тепла цивилизации. Первый отличительный признак женщины — белизна, нежность и шелковистость кожи. Женщина чрезвычайно чистоплотна. Пальцам ее подобает касаться лишь предметов мягких, пушистых, благоуханных. Подобно горностаю, она способна умереть от горя, если кто-то запятнает ее белые одежды. Она обожает расчесывать свои кудри и опрыскивать их духами, аромат которых пьянит и дурманит, холить свои розовые ноготки и придавать им миндалевидную форму, как можно чаще совершать омовения, погружая свое хрупкое тело в воду. Ночью она может покоиться лишь на мягчайших пуховиках, днем — лишь на диванах, набитых конским волосом, причем излюбленное ее положение — горизонтальное. Голос у нее трогательный и нежный, движения исполнены изящества. Разговаривает она с изумительной непринужденностью. Она не занимается никаким тяжелым трудом и тем не менее, несмотря на внешнюю слабость, на удивление легко сносит иное бремя. Она боится солнца и защищает себя от его лучей с помощью самых хитроумных приспособлений. Ходить для нее — тяжелый труд; ест ли она что-нибудь? это загадка; отправляет ли какие-нибудь иные потребности? это тайна. Бесконечно любопытная, она легко покоряется всякому, кто сумеет скрыть от нее самый мелкий пустяк, ибо ум ее нуждается в поисках неведомого. Ее религия — любовь; она помышляет лишь о том, как понравиться своему возлюбленному. Быть любимой — цель всех ее поступков, возбуждать желание — цель всех ее жестов. Поэтому она вечно ищет способов блеснуть; она может существовать лишь в атмосфере изящества и элегантности; для нее юная индианка прядет невесомый пух тибетских коз, для нее Тарар[44] ткет воздушные покрывала, для нее брюссельские мастерицы плетут чистейшие и тончайшие кружева, визапурские[45] искатели драгоценностей похищают из недр земли сверкающие каменья, а севрские умельцы золотят белый фарфор. Днем и ночью она придумывает себе новые украшения, с утра до вечера крахмалит платья и кутается в шали. Незнакомцам, чьи почести ей льстят, чьи желания ее чаруют, пусть даже незнакомцы эти ей глубоко безразличны, она является во всем блеске своей красоты и свежести. Часы, не занятые попечениями о собственной внешности и утехами сладострастия, она посвящает пению мелодичнейших арий: для нее композиторы Франции и Италии сочинили пленительнейшие из концертов, а неаполитанские музыканты запечатлели в музыке струн свою гармоническую душу. Говоря короче, эта женщина — царица мира и рабыня желания. Она опасается замужества, ибо оно может испортить талию, но соглашается на него, ибо оно сулит счастье. Детей она рожает по чистой случайности и, когда они вырастают, прячет их от света.
Разве перечисленные нами свойства, выбранные наугад из тысячи других, присущи тем созданиям, чьи руки черны, как у обезьян, а дубленые щеки напоминают пергаменты старинного парижского парламента; тем, чье лицо выжжено солнцем, а шея морщиниста, как у индюка; тем, кто носит лохмотья, чей голос хрипл, ум ничтожен, запах невыносим; тем, кто мечтает лишь о куске хлеба, кто проводит дни, горбатя спину, мотыжа, бороня, вороша сено, подбирая колоски, убирая хлеб, замешивая тесто, трепля пеньку; тем, кто живет в норах, едва прикрытых соломой, вперемешку со скотом, детьми и мужчинами; тем, наконец, кому не важно, откуда берутся дети? Единственное призвание этих существ — нарожать как можно больше сыновей и дочерей, обреченных влачить жизнь в нищете; что же до любви, то она для них если и не труд, подобный полевым работам, то всегда — предмет торга.
Увы! если на свете есть лавочницы, проводящие дни между свечкой и сахарной головкой, фермерши, которые доят коров, страдалицы, которые трудятся на фабриках или, словно вьючные животные, бредут по дорогам с корзинами за спиной, мотыгами и лотками на плече, если, к несчастью, есть на свете целая толпа пошлых созданий, для которых жизнь души, блага образования, восхитительные сердечные бури — недостижимый рай, то сочинитель физиологии не может не отнести их всех к разряду орангутангов, пусть даже природа даровала им плечевой отросток лопатки и тридцать два позвонка! Мы пишем эту книгу лишь для людей праздных, для тех, у кого есть время и желание любить, для богачей, приобретших в свою собственность пылкие страсти, для мечтателей, монопольно владеющих химерами. Да будет проклято все, что не животворится мыслью! Крикнем «рака[46]!» и даже ракалия, всем, кто не горяч, не юн, не красив и не страстен. Таким образом мы выскажем вслух тайные чувства филантропов, умеющих читать и ездящих в карете. Разумеется, сборщик налогов, чиновник, законодатель и священник видят в наших девяти миллионах отверженных женского пола налогоплательщиц, подданных и паству, однако человек чувствительный, философ из будуара, хоть и не прочь отведать крупитчатую булочку, испеченную этими созданиями, не включит их, как мы уже сказали, в разряд Женщин. Женщинами такой философ почитает лишь те существа, что способны внушить любовь; достойными внимания — лишь те существа, которым особое воспитание сообщило священную власть — власть мысли и в которых праздная жизнь изострила воображение; наконец, подлинно живыми — лишь те существа, чья душа алчет в любви наслаждений не только физических, но и духовных.
Заметим, однако, что девять миллионов парий женского пола то и дело производят на свет крестьяночек, которые, по странной случайности, вырастают прекрасны, как ангелы; красотки эти поселяются в Париже и других больших городах, где иные из них в конце концов превращаются в светских дам; впрочем, на две-три тысячи этих избранниц приходятся сотни тысяч других, чей удел — быть служанками либо предаваться мерзостному разврату. Все же мы включим деревенских маркиз де Помпадур в число женской половины общества.
Наш первый подсчет исходит из данных статистики, согласно которым Францию населяют восемнадцать миллионов бедняков, десять миллионов людей обеспеченных и два миллиона богачей.
Итак, во Франции найдется всего шесть миллионов женщин, на которых мужчины, умеющие чувствовать, обращают, обращали и будут обращать внимание.
Взглянем на эту элиту общества глазами философа. Мы вправе с большой долей вероятности предположить, что супруги, прожившие бок о бок два десятка лет, могут спать спокойно, не опасаясь, что их семейный покой нарушат преступная страсть и постыдное обвинение в прелюбодеянии. Поэтому из шести миллионов женщин следует вычесть примерно два миллиона дам, которые в высшей степени любезны, ибо успели к сорока годам узнать, что такое свет, но не способны взволновать ничье сердце и, следовательно,
