Чиновники

коленях. Она вошла, прочла прошение об отставке и поняла, как огромна постигшая их катастрофа. Теперь они с Рабурденом были вынуждены жить на четыре тысячи франков в год. Г-жа Рабурден подсчитала свои долги — они доходили до тридцати двух тысяч франков! Семье грозила самая ужасная нищета. А этот человек, столь благородный и доверчивый, даже не подозревал о том, как она, злоупотребляя доверием мужа, распорядилась их состоянием. И вот она рыдала у ног Рабурдена, прекрасная, словно кающаяся Магдалина.

— Значит, погибло все! — в ужасе вскричал Ксавье. — Значит, я обесчещен не только на служебном поприще, я обесчещен и в своей...

Негодование оскорбленной невинности молнией сверкнуло в глазах Селестины, она вскинула голову, точно лошадь, взвившаяся на дыбы, и бросила на Рабурдена испепеляющий взгляд.

— Я! — величественно бросила она ему. — Я?! — повторила она тоном выше. — Но разве я заурядная, пошлая мещанка? И разве ты не был бы назначен, если бы я поступилась своей честью? Однако, — продолжала она, — то, что случилось, еще более невероятно.

— Так что же случилось? — спросил Рабурден.

— Дело в том, что мы должны тридцать тысяч франков, — отвечала она.

Рабурден в каком-то безумном порыве радости схватил жену и усадил ее к себе на колени.

— Не печалься, дорогая, — сказал он, и голос его был полон такой восхитительной доброты, что ее горькие слезы сменились невыразимо сладостным чувством облегчения. — Я тоже совершил немало ошибок. Я работал без всякой пользы для моего отечества, хотя воображал, что могу ему принести пользу... Теперь я пойду по другой тропинке. Если бы я торговал бакалеей, мы были бы миллионерами. Так вот, станем бакалейщиками. Тебе, мой ангел, всего двадцать восемь лет! Ну что ж, через десять лет промышленность вернет тебе ту роскошь, которую ты так любишь и от которой нам предстоит в ближайшие дни отказаться. Я тоже, дорогая моя девочка, не пошлый человек. Продадим нашу ферму! За семь лет ценность ее возросла. Эта сумма да деньги от продажи нашей обстановки покроют мои долги...

За великодушное слово «мои» она подарила мужу такой поцелуй, в котором была тысяча поцелуев.

— У нас будет сто тысяч франков, которые мы можем вложить в коммерческое дело, — продолжал он. — Не пройдет и месяца, как я что-нибудь придумаю. Я уверен, что и нам, как Сайяру, подвернется какой- нибудь Мартен Фалейкс. Подожди меня с завтраком. Я иду в министерство и вернусь свободным от ярма нищеты.

Селестина сжала мужа в объятиях с такой силой, какой не бывает у мужчин даже в минуты наибольшего гнева, — ибо под влиянием чувства женщина становится сильней самого крепкого мужчины. Она плакала, смеялась, рыдала, говорила — все вместе.

Когда Рабурден в восемь часов утра вышел из своей квартиры, привратница вручила ему визитные карточки с насмешливыми надписями, оставленные господами Бодуайе, Бисиу, Годаром и прочими. Все же он отправился в министерство, где у входа его ожидал Себастьен, который принялся умолять своего начальника не ходить в канцелярию, ибо там чиновники показывали друг другу гнусную карикатуру на него.

— Если вы хотите смягчить мне горечь падения, принесите сюда этот рисунок, — сказал Рабурден, — я намерен пойти сейчас к Эрнесту де ла Бриеру и лично ему передать свою просьбу об отставке — не то, если она пойдет обычным административным путем, все дело могут извратить. А карикатуру я, по некоторым соображениям, хотел бы иметь в руках.

Убедившись, что его письмо попало к министру, Рабурден вернулся во двор; он нашел Себастьена в слезах; юноша протянул ему литографию.

— Это очень остроумно, — сказал Рабурден сверхштатному писцу, причем лицо его было таким же ясным, как лицо спасителя в терновом венце.

Он спокойно вошел в присутствие и направился прежде всего в канцелярию Бодуайе, чтобы пригласить его в кабинет начальника отделения и сообщить ему все данные относительно тех дел, которыми этот рутинер должен был отныне управлять.

— Скажите господину Бодуайе, что вопрос не терпит отлагательства, — добавил он в присутствии Годара и других чиновников, — мое прошение об отставке уже у министра, и я не хотел бы оставаться лишних пяти минут в канцелярии.

Увидев Бисиу, Рабурден прямо направился к нему и, показывая ему литографию, заметил, ко всеобщему удивлению:

— Разве я был неправ, сказав, что у вас артистическая натура? Жаль только, что вы направили острие своего карандаша против человека, которого нельзя судить таким способом, да еще в канцеляриях. Но во Франции смеются надо всем, даже над господом богом!

Затем он повел Бодуайе в кабинет покойного ла Биллардиера. Возле двери стояли Фельон и Себастьен, единственные, у кого хватило смелости во время катастрофы остаться верными человеку, над которым тяготело обвинение. Видя на глазах у Фельона слезы, Рабурден не мог удержаться и пожал ему руку.

— Судáрь, — сказал тот, — если мы можем хоть чем-нибудь быть вам полезны, располагайте нами.

— Входите же, друзья, — обратился к ним Рабурден с благородной приветливостью. — Себастьен, мой мальчик, пишите прошение об отставке и пошлите его с Лораном, вас, наверно, тоже опутали клеветой, которая меня погубила; но я позабочусь о вашем будущем; я вас не оставлю.

Себастьен разрыдался.

Господин Рабурден заперся с г-ном Бодуайе в бывшем кабинете ла Биллардиера, и Фельон помог ему ознакомить нового начальника отделения со всеми трудностями, с которыми приходится иметь дело администратору. При каждом новом вопросе, который ему разъяснял Рабурден, при появлении каждой новой папки крошечные глазки Бодуайе раскрывались все шире.

— Прощайте, сударь, — наконец сказал Рабурден торжественным и одновременно насмешливым тоном.

Тем временем Себастьен упаковал все бумаги, принадлежащие правителю канцелярии, вынес их и положил в нанятый фиакр. Рабурден прошел через широкий двор министерства, где у окон толпились чиновники, и задержался на несколько минут, ожидая приказаний министра. Министр хранил молчание. Фельон и Себастьен ждали вместе с Рабурденом. Затем Фельон смело проводил низвергнутого начальника на улицу Дюфо и почтительно выразил ему свое восхищение.

Оказав эти похоронные почести непризнанному таланту, он с приятным чувством исполненного долга вернулся на свое место.

Бисиу (видя входящего Фельона). Victrix causa diis placuit, sed victa Catoni[83].

Фельон. Да, мосье!

Пуаре. Что это означает?

Флeри. Что клерикальная партия ликует, а честные люди продолжают уважать господина Рабурдена.

Дюток (обиженно). Вчера вы этого не говорили.

Флeри. Если вы произнесете еще хоть слово, вы получите пощечину, слышите? Совершенно ясно, что это вы стащили исследование господина Рабурдена.

(Дюток выходит.)

Идите, жалуйтесь своему хозяину де Люпо, шпион!

Бисиу (смеется и гримасничает, словно обезьяна). Интересно знать, как пойдут дела в отделении? Господин Рабурден — человек столь замечательный, что у него, наверно, была своя цель, когда он писал этот труд. Министерство лишилось весьма умного чиновника. (Потирает руки.)

Лоран. Господина Флeри вызывают к секретарю.

Чиновники обеих канцелярий. Влип!

Флeри (выходя). Это мне безразлично, у меня ведь есть