не продемонстрировали кадры, запечатленные в «памяти» хроноскопа. Кинооператор по просьбе Дягилева тут же переснял их. Лишь после этого нас повели к раскопанным землянкам.
— Коссы в панике бежали с материка, — сказал нам по дороге археолог, руководивший раскопками. — Они бросили и топорики, и охотничье снаряжение, и домашнюю утварь.
Мы сами убедились в этом, когда подошли к землянкам. Я сравнивал материал, из которого были сделаны топорики, обнаруженные у мыса Шмидта и на острове. С первого же взгляда было видно, что топорики выточены из разных горных парод. Очевидно, на материке коссы успели закончить, замуровать и замаскировать храм. Соседние племена напали на них, когда коссы отдыхали после тяжелой, изнурительной работы. Они кое-как отбились от нападавших, но вынуждены были бежать на север…
— Трубка, — сказал нам Павлик и протянул найденную при раскопках трубку, такую же, как та, что он подарил Березкину. — Эту, к сожалению, презентовать не могу-не я нашел.
Я не понимал Павлика и, взяв у него потемневшую от времени трубку, покрутил ее в руках.
— Трубка доказывает, что коссов вытеснили чукчи? — спросил я.
— Нет. Трубка из более поздних отложений, да и табак на Чукотку завезли, вероятно, русские. Но трубка принадлежала народу, который, не мудрствуя лукаво, бил всех, кто вторгался в его владения, и выжил. Понимаете? Выжил!
Я не нашелся сразу, что ответить Павлику. Он взял у меня трубку и пошел к раскопу, что-то тихо насвистывая.
Пока археологи вместе с Дягилевым осматривали находки и спорили по вопросам, имевшим сугубо специальный характер, мы с Березкиным пошли к храму. Археологи уже не нуждались в нашей помощи, и мы прощались мысленно с этими местами, готовясь улететь в Анадырь и далее- в Москву.
Идол по-прежнему стоял посередине храма, но… это был уже не тот идол. На язык так и просится слово — «постаревший». Да, он оплыл, уменьшился в размерах, утратил резкость очертаний. Идол начал таять.
— Вот почему легенды утверждали, что «земляные люди», как и мамонты, гибнут, попадая на свежий воздух, — сказал Березкин. — Наружные стенки храмов всегда обваливались летом, и тепло разрушало идолов.
Нам не захотелось оставаться в храме рядом с разваливающимся божеством. Мы ушли к морю. Небольшие волны набегали на берег. Они так же шлепались на песок несколько столетий назад, когда жили коссы, и так же будут шлепаться несколько веков спустя, когда наше время станет достоянием легенд. Не слишком оригинальные мысли эти навевали меланхолическое настроение, думалось о быстротечности человеческого бытия, о вечности неба, волн и скал…
Мы стояли с Березкиным рядом, смотрели в пасмурную даль, в которой однажды исчезли ладьи коссов, и вдруг услышали высоко над головой трубный клик лебедей. Они летели на юг, построившись «ключом».
— Откуда они? — спросил Березкин. — С Врангеля или из Америки? Помнишь рассказ радиста?
Я, конечно, помнил о нем. Но в этот момент история стаи лебедей, упорно летящей по сто восьмидесятому меридиану на север, в открытый океан, приобрела в моих глазах особое значение. Ведь этим же путем шли коссы.
Нет, я не проводил никаких прямых аналогий. Я только задал себе вопрос: что же все-таки заставляло лебедей совершать нелепый полет в Ледовитый океан, навстречу вероятной гибели, и лишь потом возвращаться обратно или круто заворачивать к Америке? И я ответил себе: инстинкт, тяжкое наследие ушедших поколений, навык, который некогда имел смысл, но теперь стал нелепым, вредным, толкающим на бессмысленные действия. Повинуясь инстинкту, лебеди летели туда, где раньше гнездились их предки, кружились над этим местом с тревожным тоскливым криком, а потом разлетались.
Вы вправе спросить: где же лебеди выводили птенцов? Среди льдов? Нет. В трехстах пятидесяти километрах к северу от острова Врангеля раньше находился остров. Потом он погрузился и ныне скрыт под волнами и льдами океана. И лебеди кружат и кричат там, где он опустился в пучину. Им давно надо бы летовать на Врангеле или лететь прямо к Америке, а они упорно следуют путем предков, слепо повинуясь власти мертвых. Лишь недавно первый табунок отбился от стаи и сразу опустился на остров.
Я высказал все это Березкину и добавил:
— Не исключено, что исчезнувший остров был последним пристанищем коссов. Во время подводного землетрясения он затонул, и с ним сгинуло все, что осталось от «земляных людей». Это, конечно, всего лишь гипотеза, но я уверен, что когда-нибудь она подтвердится. Впрочем, не так уж это важно- подтвердится или нет. Тайны коссов, или «земляных людей», больше не существует. Они жили, и они погибли. И сами они повинны в своей гибели. Когда-то люди мечтали стать свободными, как птицы. Но мечта эта-глубокое заблуждение: птицы покорны инстинкту и летят путями предков, а свобода человека — свобода мысли.
ЗАГАДКИ ХАИРХАНА
Сломанные стрелы
Глава первая
Константин Александрович Сахаров, один из немногочисленных у нас энтузиастов пещерных исследований, зашел ко мне в феврале, но уже задолго до этого меня предупредил о предстоящем визите Рогачев. О самом Сахарове я знал совсем немного Недели за две до его прихода я прочитал в газете «Советский спорт», что в Москве наконец-то создан первый клуб спелеологов-туристов и что председателем клуба избран Сахаров Не могу объяснить почему, но мне запомнились эти строки.
Теперь передо мной стоял высокий человек средних лет, сутуловатый, с широченными плечами, и первым моим чувством после того, как он представился, было удивление, как это он, такой громоздкий, лазает по пещерам?
А потом я увидел его умные, почти черные, но как бы смягченные внутренним светом печальные глаза, и мне стало неловко: я знал, зачем он пришел, и знал, что теперь, когда Березкин занялся усовершенствованием хроноскопа, мне будет трудно выполнить его просьбу.
— Ротачев звонил мне, — не придумав ничего более умного, сказал я Присаживайтесь, пожалуйста..
Сахаров удивился.
— Зачем же он?.. Дело само себя рекомендовать должно…
Сахаров сделал отводящий жест, словно отстраняя от себя все постороннее, и сразу же заговорил о главном. Он сказал, что минувшим летом странствовал в верховьях Енисея и, в частности, провел рекогносцировочное обследование известнякового массива Хаирхан,
— Хаирхан? — переспросил я. Сахаров кивнул.
— В переводе с тувинского это означает «медведь-хан» или «медведь-хозяин».
Но я переспросил Сахарова вовсе не потому, что не понял значения слова. Наоборот-я вспомнил свою первую экспедицию, в которой участвовал много лет назад, семнадцатилетним мальчишкой, вспомнил Туву, Енисей, или Улуг-хем, как называют его местные жители, Кызыл, Шагонар…
И конечно же, перед мысленным взором моим возник Хаирхан. Отрезанный Енисеем от
