У Оули тоже почему-то — он сам не знал почему — увлажнились глаза, когда он глядел на фрекен Кайю, растерянно бродившую по полутемной кухне.
Евгения с шумом отворила дверь черного хода — она довольно долго болтала, перевесившись через перила, с квартиранткой пятого этажа, дамой в красной кофте, торговавшей подушками и сдававшей мансарды.
Оули исчез, он не любил слушать объяснения фрекен Кайи с Евгенией.
Но фрекен Кайя не стала бранить Евгению, а лишь сказала, что надо купить. Евгения сделала большие глаза, когда увидела открытый кошелек... Монеты так и сыпались на стол.
Двери снова оживленно захлопали: обитатели третьего этажа шли ужинать.
Студент-медик Спорк явился первым.
— Бог ты мой! — воскликнул он, увидев свежую скатерть, и, повернувшись к Каттрупу, который всегда являлся к столу в шлепанцах (по привычке, потому что его отец, деревенский пономарь, требовал, чтобы все члены
семьи приходили к трапезе в матерчатых туфлях), добавил:— Никак нам и постельное белье сменят?
Студент-теолог Серенсен перебирал салфетки, стараясь найти себе почище,— этому упражнению он предавался перед каждой едой.
Евгения никак не могла взять в толк, что произошло с фрекен.
— Представляешь,— крикнула она на ходу Тее, прислуге с первого этажа,— она сегодня раскошелилась, всех угощает по-царски.
И побежала дальше.
При ходьбе Евгения так подхватывала юбки, что нетрудно было убедиться в ее полном пренебрежении к нижнему белью.
Фрекен Кайя по-прежнему входила и выходила — она накрывала на стол. Дверь в гостиную она притворила,— господа с третьего этажа не стеснялись по части острот.
Фру фон Кассэ-Мукадель собрала карты, а сестрицы спорхнули вниз, чтобы почистить перышки: перед каждой едой они пудрились кусочком ваты.
В гостиной Грентофт оказался один с фру Кант. Он взял ее обе руки в свои:
— А теперь серьезно, что у вас слышно?
— Как вам сказать? — начала фру Кант. И покачала своей седой благородной головой,— Вы же знаете Кайю... Но не хочется жаловаться,— добавила она и посмотрела ему в лицо своими большими глазами.
Спорк рывком распахнул дверь в столовую и тут же с треском ею хлопнул, пытаясь выяснить, намерены ли их все же покормить сегодня.
Фру Кассэ-Мукадель, которая перед каждой едой вдруг становилась очень церемонной, ждала ужина в величественной позе, держа в одной руке бутылку пива, а в другой — собственную салфетку в серебряном кольце. Она поглядела на свои часы и сказала:
— Уже девять.
Но фрекен Кайя не появлялась из кухни.
— Она готовит жаркое,— сообщила Евгения, словно это удивительное событие служило объяснением всему, и, громыхая, чуть ли не швырнула самовар на стол.
Фру Кассэ-Мукадель села. Сестрицы Сундбю демонстративно держали руки за спиной, чтобы, не дай бог, не протянуть их по забывчивости Спарре, который как раз вошел в комнату. Веки у него были красные.
Фру Кассэ тут же привстала, ей хотелось, чтобы Спарре сидел против нее. Она поглядела на него с неестественным блеском в глазах и спросила:
— Ваша гостья ушла?
В эту минуту Грентофт распахнул дверь в гостиную.
— Куда делась фрекен Кайя? — воскликнул он.— Ах, все ждут ужина. Моя фамилия Грентофт,— добавил он и поклонился.— Но где же все-таки фрекен Кайя? — снова удивился он и попросил разрешения пройти на кухню.— Фрекен Кайя! — крикнул он еще в коридоре.— Разве вы не собираетесь нас кормить?
Она стояла у плиты и обернулась на его голос, будто хотела прикрыть собой сковородку.
— Да, сейчас,— сказала она.
Грентофт огляделся: полутемная, тесная кухня, кладовая, где на полках лежали в блюдечках остатки еды, горшок с маслом, из которого всегда тщательно выскребались последние остатки.
— Ничто не изменилось,—сказал он. И долго стоял молча. Кайя тоже молчала. Только дрожь как будто пробежала по ее лицу. А может, это ему показалось из-за неровного света керосиновой лампы?
III
Наконец позвали ужинать.
Но тут же поднялась суета, потому что Грентофт во что бы то ни стало хотел сидеть за нижним концом стола, у самовара, а не за верхним, где для него накрыли.
— Я хочу сидеть на своем старом месте,— заявил он и сам перенес свою тарелку.— Мы здесь всегда расхватывали лучшие куски.
Все стали пересаживаться, а фрекен Кайя,— Арне Оули никогда еще не видел, чтобы у нее были такие глаза,— в каком-то лихорадочном возбуждении переставляла блюда и миски. Ведь здесь было заведено, что тем, кто сидел в дальнем конце, доставались одни объедки, и до сестриц Сундбю блюдо не раз доходило с одним малосъедобным кусочком.
— Ну вот,— сказал Грентофт,— теперь порядок.
Все расселись. Фрекен Кайя поставила на стол соусник.
— Как, вы и майонез приготовили! — воскликнул Грентофт.
— Да... Но не знаю, удался ли он, я ведь,— тут фрекен Кайя вдруг густо покраснела,— так давно его не делала...
— Превосходно, превосходно!—И Грентофт сразу же приступил к еде.— А потом, когда вы всем разольете чай, вы нам заварите отдельно —как тогда...
— Как вы все помните! — сказала Кайя очень тихо.
— Да,— сказал Грентофт и облокотился обеими руками о стол.— Здесь когда-то бывало так весело!
За верхним концом стола шел громкий разговор. Спорк и Спарре сразу же сели на своего излюбленного конька— они, как всегда, рассказывали медицинские анекдоты, от которых у любого врача волосы стали бы дыбом. Молодой писатель новой школы коснулся темы изнасилования детей, вдаваясь при этом в такие подробности, что вдова Гессинг, у которой две девочки воспитывались в пансионе в Люнгбю, задрожала от ужаса и возмущения, а фру Кассэ-Мукадель, буквально пожиравшая глазами Спарре, оперлась подбородком о свою бутылку. Каттруп беседовал с фру Кант о Дарвине. Новые идеи, скандальные истории, злободневные проблемы — в пансионе все это вихрилось в разговорах за столом, как пыль на базарной площади. Фру Кант слушала, глядя на собеседника своими большими живыми глазами.
— Да, да, мне нравятся эти новые идеи,— говорила она,— они помогают лучше разобраться в нас, людях.
Грентофт съел все и попросил чаю.
Он засмеялся, увидев себя и Кайю отраженными в самоваре, как в кривом зеркале. Фрекен Кайя тоже поглядела, наливая чай.
— Вот видите, это мое зеркало,— сказала она и помолчала. Голос фру Кант — звонкий, ясный голос, как у молодой девушки,— донесся до них, и фрекен Кайя подняла голову и посмотрела на мать.— Правда, мама совсем не изменилась? — сказала она.
— Да, совсем не изменилась,— подтвердил Грентофт и тоже поглядел на фру Кант.
Внезапно растрогавшись, он сжал руку Кайи,— она была такой жесткой и шершавой.
И тут вдруг внизу, в парадном зале, где справляли свадьбу, заиграла музыка.
— Начались танцы! — закричали сестрицы Сундбю.
— И мы послушаем музыку,— сказала фру Кант.
Сестрицы Сундбю стали вертеться на стульях, по-детски пританцовывая, будто они не в силах усидеть
