«Господи, – ужаснулся я, – да ведь она же была ближе всех…»
– А ты, ты как?
– Все в порядке, – слабо улыбнулась Йованка. – Меня кинуло на развалины, на стену. Пустяки, пара синяков… Я ведь стреляла лежа, не как некоторые.
– Йезус, ты же могла…
– Могла, – усмехнулась она, – могла и сделала это. Все, проехали!.. Да и не было у нас другого выхода.
Оттуда, где мы находились, был виден участок скалы с пещерами. Только вся вершина, весь каменный пик, освещенный лучами уже севшего за горизонт солнца, выглядел теперь совсем иначе. Йованка помогла мне встать, я сделал несколько неуверенных шагов и встряхнул головой, не веря глазам. Несколько рюкзаков с динамитом совершенно изменили облик чертовой горы. Вся восточная часть вершины вместе с пещерами обрушилась, завалив подножие скалы тысячами тонн камня. Того Печинаца, который был прежде, не стало.
Я присвистнул:
– Что же выходит? Они добились своего: пещера взорвана… Правда, Султану доложить об этом некому.
Мило подошел ближе. В его руке был тот же, переходивший у нас от одного к другому, длинноствольный «макмиллан» без оптики. Передернув затвор, сержант дослал в патронник патрон величиной с небольшой снаряд.
– Ты ошибаешься, капитан. Один из мусульман уцелел. Тот блондин. И правильно сделал: сержанту Недичу есть на кого поохотиться…
Йованка вздрогнула. Лицо у нее посерело, ноги вдруг подогнулись. Я едва успел подхватить ее под руки, а когда поднял голову, увидел перед собой черное дуло калибра 12,7 мм. Сержант Недич, один глаз которого прикрывал мой набрякший кровью платок, целился в меня.
– Спокойно! – Мне доводилось видеть грозного Недича, но еще никогда его голос не был таким ледяным. – И не надо делать глупостей. Это я тебе говорю, сапер.
– Ты что, ошалел?
В ответ прозвучал спокойный голос полицейского:
– Хотел бы я ошибиться, но, увы… Попрошу не делать резких движений. Стрелять буду без предупреждения.
Йованка опустилась на колени. Голова бессильно свисла на грудь. Рана на затылке была почти не видна. Ее скрывали густые черные волосы, припорошенные пылью.
– Что с тобой, Мило?
– Возьми у нее револьвер и медленно положи его на землю. Потом можете сесть. Мы будем говорить… И автомат оттолкни ногой в сторону. Я знаю, что патронов нет, но он тяжелый, им запросто можно проломить голову… А ты, красавица, держи себя в руках, постарайся не терять сознания, разговор будет серьезный. – Голос сержанта и ствол его винтовки поднялись одновременно.
Я готов был убить его. Возможности у меня не было, а потому пришлось подчиниться. Мы с Йованкой сели на землю. Левой рукой я придерживал ее за талию. Мило сунул руку в карман куртки и небрежно бросил нам кусочек картона.
Я уже видел половину этой фотографии в тюремной камере. Парень в мундире на этот раз показался мне постарше, но это был не более чем эффект контраста: девушка, которую он обнимал за плечо, совсем недавно перестала быть девочкой. Была она еще по-детски угловатой, с бантиками в косичках. И тем ни менее я сразу узнал ее.
Недич уже держал винтовку обеими руками.
– Сараево, восемьдесят четвертый год, – сухо сообщил он. – Я нашел подхорунжего, который учился там с этим субчиком. Фамилии он не запомнил, а вот лицо… Такие голубоглазые викинги у нас нечасто встречаются.
Я осторожно покосился на сидевшую со мной рядом Йованку. Да, это была она. И если в восемьдесят четвертом ей было около пятнадцати, значит, выглядела она много моложе своих лет. Вот и сейчас, когда она с детской беспомощностью заплакала, закрыв лицо руками, я увидел вдруг Йованку-подростка, голенастую соплюху, тесно прижавшуюся к брату… Да-да, именно к брату, несмотря на столь разительное несоответствие в цвете волос. Стоило убрать волосы, и сходство не вызывало бы сомнений.
– Что, начинается момент истины, кто-то что-то припоминает? – безжалостно ухмыльнулся сержант Недич. – Или помнили мы всегда, а сейчас вот не удалось скрыть, нервишки нас подвели?
– Откуда у тебя этот снимок? – хмуро спросил я.
– Когда я нашел Младена, он был еще теплый. Война кончилась, рыцари ислама могли себе позволить вести себя по-рыцарски. Один такой сарацин спустился с горы и накрыл истекающего кровью раненого своей шинелью. Как благородно, господа присяжные! Сначала выстрелил в безоружного, а потом не поленился спуститься на шоссе и снял с себя суконную шинель… Эта фотография была в кармане шинели. В той шинели больше ничего не было, ни-че-го, только проклятая фотография! Интересный факт, не правда ли?
– Я не помню этого солдата, – простонала Йованка, лицо которой было багровым от зарева пожарища: аппаратная все еще горела.
– Я думаю, это ты была с ним тогда, – стараясь сдерживаться, заявил Мило. – Никогда не верил россказням Костаса про землянку на двоих, но сейчас… Я видел тебя в деле. Ты отважная. Ты идеальная подельница для такого типа, как Резник. И оружие для тебя не в новинку. У тебя был хороший учитель. Вот так я думаю, господа хорошие!.. А я не мог понять, как же это: взял и накрыл Младена своей шинелью… Кто? Резник?! Этот выродок, убийца этот?!. А потом вспомнил: уже перемирие объявили, уже мы, сербы, знали, что война проиграна, и тут приходит ко мне Младен и первый раз в жизни просит дать ему винтовку. «Брат, – говорит, – дай хоть попробую, что это такое – выстрелить в человека». Ну я прогнал его, конечно, только сейчас думаю, что и у муслимов могли быть такие, как он, все на свете проспавшие в обнимку с бабой. Те, кто повоевал, хотя бы в глазах детей выглядят героями. А эти…
– Слушай, ты соображаешь, что говоришь? – Я мотнул тяжелой головой. – Ты и вправду думаешь, что Йованка пошла с кем-то на Главу, чтобы пострелять напоследок?
Недич, попытавшись усмехнуться, болезненно скривился. Кровавый глаз циклопа с прищуром воззрился на меня.
– Что, глупости сержант говорит? Но ведь в ее же пользу. Когда стреляют, спасая свою честь, – одно, а когда из любопытства, чтобы только понять, какая смерть на вкус, – это совсем, совсем другое…
– Господи, о чем ты?…
– Да о том, что не стреляют в человека, чтобы потом пойти и накрыть убитого своей новенькой шинелью. Так поступить мог только совершеннейший дилетант: выстрелил, а потом подошел, увидел, что наделал, и ужаснулся. Есть еще одно объяснение. Каждый говнюк хочет поиграть в благородного рыцаря, в особенности когда рядом с ним женщина…
Я старался говорить как можно спокойней:
– То есть ты считаешь, что Йованка была с этим парнем на Главе и что стрелял он, в каком-то смысле, из-за нее? Так, может, это она сама, собственноручно так сказать?… Вот только доказательства, где они у тебя?
Недич стоял так близко, что хватило одного небрежного движения: конец ствола винтовки коснулся фотографии, которую держала в руке Йованка. Она уже почти отошла от обморока и сидела, морща лоб и мучительно, сквозь полумрак, вглядываясь в снимок. Руки с ее пояса я не убирал.
– Фотка была во внутреннем кармане, – сказал Недич. – Можно сказать, на сердце.
– Я не помню его, – покачала головой Йованка. Сержант неожиданно для меня вспылил:
– Дурочку разыгрываешь, издеваешься?
Я почувствовал, как Йованка вздрогнула, глаза у нее снова помутились.
На этот раз не выдержал и я:
– Ну хватит! Ты что, не видишь? У нее же сотрясение мозга!..
Я обнял Йованку, чем окончательно обезоружил себя: теперь уже обе мои руки были заняты. Но сержант, похоже, и не заметил этого. Он опер ствол винтовки о бедро моей подопечной и взял у нее
