ботинки, носки с ног! И увидел… Совершенно случайно, уверяю тебя!
Нос вынырнул из-под подушки. Был он не таким уж и красным, но сомнений не оставалось – гордая боснийка плакала, отвернувшись от меня. Беззвучно, боясь показать свою слабость, плакала, сморкаясь в простыню.
– Кто тебе дал право?! Думаешь, если на блядской горе я была подстилкой, и тебе можно лапать меня?!
– Йованка, ну что за глупости? Я только…
– Я подам в суд на ваш говенный госпиталь. Они не имели права подпускать ко мне чужого мужчину. Или там тоже бордель, как у Султана?
Все-таки трудно кричать на кого-то, глядя в стену. Вскоре Йованка не только повернулась лицом в мою сторону, но и села на больничной кровати.
– Санитарки не виноваты, – мягко сказал я. – Они поверили, что я твой муж. Что же тут плохого, если муж…
– Му-уж?! Ты что, совсем уже сдурел? Ты обманул персонал.
– Тебя я обманывать не буду, – пообещал я. – Ну если только изредка, в день получки…
– Не будет возможности. Гонорар пришлю по почте!
– Ты хочешь сказать, что мы с тобой больше не встретимся? – спросил я с поразившим меня самого спокойствием.
– А на кой черт? – воскликнула Йованка.
Я выждал пару секунд, после чего осторожно коснулся пальцами ее щеки. Вторую руку я положил на ее ладонь. Йованка не протестовала.
– Мне пришлось обмануть Мило, чтобы он не убил тебя, – тихо сказал я. – А еще я обманул Новицкого, я сказал ему, что знаю тебя как облупленную, что ты не подашь на него в суд и даже позволишь ему встретиться с Олей.
– Что? – На этот раз она даже голоса не подняла, только глаза у нее заледенели. – Послушай, дорогой, он меня изнасиловал… Нет, я, наверное, не так тебя поняла…
– Да нет, все так. Ты была привязана к кровати, а он пьяный и крепко перепуганный. Они тебя побаивались: ты выбила зуб рядовому Липко… Но там, за столом, были еще хозяева, был Вук Спахович. Если б Новицкий отказался, они бы не пощадили тебя. Кстати, Новицкий принес тебе ножницы… потом, когда все кончилось. Ну те, помнишь? Так что Новицкий, в каком-то смысле, спас тебя. Получается, что и Олю тоже. Он не знал, что Оля больна, что ты поехала в Боснию спасать ее… Он жил своей жизнью, пока ему не позвонил сержант Жанец. Его посадили в военный самолет и доставили в Боснию, в расположение части. Ольшевскому были нужны стопроцентно верные люди… Одним словом, не такой уж он плохой парень, этот Новицкий…
– И это ты говоришь мне?!
– Но если правда? Он верующий… стал верующим, после всего что случилось… Когда мы с ним сидели на горе, ожидая, что решит начальство, до рассвета говорили с ним. Речь зашла о тебе.
Когда Новицкий узнал, зачем ты поехала в Боснию, он за голову схватился: «Йезус, ведь Оля скорее всего моя дочка. Я ведь был первым…»
– Первым? Из четырех уродов?…
– И у тебя он был первым мужчиной. Извини, что я о таких вещах, но подстилкой ты не была. Все по- другому, не так, как ты думаешь… Это Султан сказал.
– Тебе?!
– Твоему Ромеку и Новицкому. Они спрашивали Султана…
– О ней? – Она закрыла глаза и поправилась. – То есть обо мне?
– О ней, о ней, – сказал я. – Ты как себя чувствуешь? Может быть, не стоит…
– Стоит, – вздохнула она.
– Ну тогда слушай. Парень с фотографии – твой брат. Его почти наверняка нет в живых. И давно. Твоя… семья вся погибла, вся до единого человека. Вот потому она и пошла воевать. И воевала, хорошо воевала…
– Куда уж лучше, – шепнула Йованка, – пятьдесят убитых сербов…
Она вздрогнула, закрыла лицо руками, замотала белой от бинтов головой.
– Нас там не было. – Слова были произнесены мной медленно и отчетливо, так стучат на стыках рельсов колеса отъезжающего поезда. – Мы почти ничего не знаем о тех, кто сидел на Печинаце. Между прочим, пещер там – много. Сам видел несколько, и в них тоже обитали люди. Возможно, и она. Или мусульманские женщины. Не исключено, что они понятия не имели о борделе в горе. Боснийцы такими вещами не хвастают. Знала ли об этом Сука?… Может быть, знала и ничуть не удивлялась этому. Там, в пещере, были сербки, а когда ты живешь местью, когда месть становится смыслом жизни твоей… Может быть, Султан обманывал ее… Все, все может быть, холера, мы ведь ничего толком не знаем. Знаем только одно: когда закончилась война, боснийская снайперша по имени Резник пыталась спасти сербских девушек.
– Ты так думаешь?
– Знаю. Она ведь была человеком авторитетным на горе. Резник с Главы! Головная боль сербов, в сущности второй человек на Печинаце. Что с ней случилось, поди узнай теперь. Может быть, увидела то, что другим мусульманским женщинам не позволяли видеть. Или узнала, что Султан хочет ликвидировать пленниц, ну и позволила себе не согласиться с ним. Слово за слово, и вот уже в руках у нее винтовка. Одного боснийца она положила наповал, второму отмахнула пулей ногу. Ее обезоружили, связали…
– Почему я должна верить этому?
– Потому что это правда… На той попойке боснийцы сказали полякам, что те – герои, что они имели дело с самой натуральной живой миной, что они тебя… не рискнули бы даже связанную…
– Глупости! – Голос Йованки дрогнул. – Как это так, всю войну проходить в героях, и вдруг, когда все уже кончилось, чуть ли не в последний день…
– Вот именно в последний, – перебил я. – Может быть, как раз здесь и кроется разгадка. Пока шла война, все жили по законам войны. Кончились бои, и тот, кто вчера был для всех отцом-командиром, стал военным преступником: Султаном, кровавым Резником с Главы… Да и личный счет у нее был уже почти закрыт.
– Счет, какой счет?
– Помнишь записную книжку с отпечатком пальца? Мило попросил сравнить два отпечатка – твой и тот, из книжки. Кстати, я ему не сказал правды, да и не знаю, скажу ли когда-нибудь…
– Значит, ты и его обманываешь?
Я улыбнулся ей в ответ:
– Я просматривал записи в блокнотике. С переводчиком, разумеется. Но и без переводчика все понятно. Сначала был список. Вся ее семья: отец, мать, два брата, сестра. И возле каждого имени – крестики. Всего их было сорок семь, не хватало только трех, чтобы за каждого из членов семьи было по десять убитых сербов. За младшую сестру она не отомстила до конца…
– Дай мне этот блокнот. – Она высвободилась из моих рук.
– Не могу.
– Но это же моя собственность.
– Нет, не твоя. Это собственность другой девушки. А ее уже нет. – Она что-то хотела сказать, но я опередил: – Там ничего особенного, в основном технические записи. Список и одна запись в самом конце… Но только тебя это совершенно не касается. Знаешь почему? Ты не она, ты совсем, совсем другая…
– Я ненавижу тебя.
– Там есть имена, Йованка. Вы, югославы, говорите на одном языке, но имена у вас разные. По именам можно отличить хорвата от серба, серба от мусульманина. Кстати, и сербы воевали на стороне боснийского правительства. Были и такие. – (Она не мигая смотрела на меня.) – Я не хочу, чтобы ты увидела эту записную книжку. Для нас обоих будет лучше, если ты останешься югославкой.
Она молчала, потом тихо сказала:
– Может быть, ты и прав. А что в конце книжки?
– Она записывала даты. Не всегда, но под конец войны очень аккуратно. Первый день мира… – Я видел, как закаменело лицо Йованки. – Нет, о Младене там ни слова, а вот за день до этого… Понимаешь,
