— Я тоже так думаю, — замечаю я.
— Может быть, вы шантажист? — шепчет она.
— Может быть.
Я чувствую себя уверенно.
Мужчина делает шаг вперед, хватает меня за рукав и тихо говорит:
— Я вас предупреждаю. Если вы хотите воспользоваться ситуацией, то имейте в виду: я вас найду, где бы вы ни были, и тогда…
— Нет, — сказал я.
— Что нет?
— Отпустите рукав моей любимой куртки. Я этого не люблю.
Но тут я просчитался. Он не отпускает рукав, а усмехается, и глазки становятся злыми:
— Мне все равно, что вы любите или не любите, господин Мансфельд.
— Мансфельд? — произносит она.
Куда только девается моя уверенность?..
— Мансфельд? — переспрашивает она.
— Свое имя он назвал в справочном бюро, синьора. Его отец тот самый Мансфельд.
— Мансфельд? — повторяет она.
Эта собака, мой отец.
— Мы можем довериться господину Мансфельду, — считает красавчик. — Он джентльмен. При таком папочке человеку не остается ничего, кроме как быть джентльменом.
Смрадный пес мой папочка! Оскорбить можно по-разному. Самое худшее, когда ты вынужден говорить себе: от тебя ничего не зависит, тебе это навязали. Наплевать. Возразить мне нечего. Поэтому я констатирую:
— Прошло уже четыре минуты.
Симпатяга нежно целует даме ручку, смотрит на нее маслеными глазками и говорит:
— Господин Мансфельд прав. Четыре минуты мы уже потеряли.
— Мадам, мне доставит удовольствие довезти вас до Фридхайма.
Я обхожу «ягуар».
Он слегка кланяется и говорит:
— Всего доброго, синьора. Спасибо, что согласились меня проводить.
Она отвечает так тихо, что ее невозможно расслышать.
— Счастливого полета. Благополучного возвращения.
— Непременно, — отвечает он и придерживает дверцу машины, мягко вынуждая женщину занять место рядом со мной.
Тут я вдруг замечаю, что его оливковая волосатая рука, придерживающая дверцу, дрожит.
Вот так-так. Ничто человеческое нам не чуждо.
Я до сих пор не могу прийти в себя после истории с отцом, когда…
Лучше не вспоминать. У меня теперь есть утешение: у остальных людей тоже есть нервы. Кроме того, я кое-чему научился. Если тебе паршиво, будь сильным. Мне паршиво уже в течение семи лет.
Мадам Верена сидит рядом со мной. Я включаю зажигание и жму на газ так, что двигатель взвывает.
Глава 4
Включаю передачу. Выжимаю сцепление. Дама буквально вдавливается в сидение, когда «ягуар» срывается с места и выруливает со стоянки. Здесь мне надо быть внимательным, полицейских полным- полно.
Я смотрю в зеркало заднего обзора и говорю:
— Ваш друг машет рукой на прощание.
Ответа нет. Она не шевелится.
Я не знаю, что такое он нашептал ей на ушко, но, похоже, это ее совсем не обрадовало. Она сидит, будто мертвая, прикусив нижнюю губу.
Мне кажется, я еще ни разу не видел такую красивую женщину. Именно женщину. Я не говорю девушку.
Наверное, я должен объяснить, так как не знаю, известно ли вам одно обстоятельство: с нами, мальчиками и девочками, которым — наддать лет, дело обстоит следующим образом.
Девочкам кажутся чересчур глупыми мальчишки, то же самое мальчики думают о девочках. Больше всего достается от сверстников девчонкам. Поэтому они ищут себе кого-нибудь постарше. Тем, которым около тридцати пяти, особенно везет. Им некуда деваться от шестнадцатилетних! Им не устоять. Я все понимаю. Ребята уже при деньгах. Им надо держать ухо востро. Такая девочка имеет все шансы. Я вспоминаю себя в восемнадцать лет. Что я мог предложить этим пятнадцатилетним девчушкам?
Девчонки уже с самого рождения обладают превосходной интуицией, которая подсказывает им, что заниматься этим со сверстниками чистое мучение. Они выбирают мужчин постарше. Те знают что к чему. Девчонки тоже люди, и они хотят получить свой кусочек удовольствия. Ну а если что-то вдруг приключится, то у взрослых уже есть опыт и необходимые знакомства. Чего ожидать от мальчишки — сначала будет умолять, потом помчится к мамочке каяться.
Ну так вот, молодые люди в моем, то есть переходном возрасте, точно такие же. Большинство девчонок, которых я встречал, были чересчур глупы, чтобы я мог с ними общаться, глупы даже для этого самого.
Теперь вам понятно мое волнение? Я волнуюсь, сидя за рулем, когда через перекресток выезжаю на шоссе. Конечно, не так, чтобы пот стекал со лба. Но я нервничаю, в этом я должен честно признаться. Мадам Верена тому причиной. Я не могу оторвать от нее глаз.
Снова бросаю взгляд в зеркало заднего обзора.
Красавчик итальянец смотрит вслед, пожимает плечами и заходит в здание аэровокзала.
— Он сдался, — говорю я.
Ответа снова нет.
Со стороны мне чуть-чуть видны ее глаза за этими проклятыми очками. Крылья носа трепещут. Руки мелко дрожат. Я замечаю, что застежка браслета — маленькая полоска платины — расстегнута. Сказать ничего не могу. Только смотрю на нее неотрывно.
Хороша. Хороша. Все прекрасно: тело, движения, волосы. Я думаю, если провести расческой по ее волосам, то они заискрятся. А если запустить в волосы руки…
Визг тормозов!
Черт побери — еще бы чуть-чуть… Я не заметил стоп-сигнала на въезде на шоссе. Чуть не врезался в «кадиллак». Не выверни водитель руль…
Нет, так не пойдет. Сейчас нужно сосредоточиться, смотреть вперед, а не пялиться на нее. Я говорю:
— Извините.
— Что? — спрашивает она своим приглушенным голосом.
— Да так, ничего особенного. Мы были на волосок от гибели.
Ни слова в ответ, ни одного слова.
На нашей стороне дороги, на север в сторону Таунуса, движение не очень оживленное. В обратном направлении Кассель — Франкфурт машины едут впритык, передний бампер одной машины упирается в выхлопную трубу другой. Это и понятно. Воскресенье, время послеобеденное. Целый город возвращается с отдыха. Папа. Мама. Дети. Семья — стоит мне услышать это слово…
Я еду в крайнем левом ряду. Что мне делать справа? Спидометр показывает 160 километров.
Время от времени на моей полосе появляется какой-нибудь водитель, который тоже спешит. Например, вон тот толстый синий «капитан». Никак не уйдет направо. Ничего не остается, как пристроиться
