— Прошу прощения! — Семену Николаевичу все же не удавалось скрыть свое неудовольствие Уржумовым: вот, — было написано на лице министра, — привел человека некомпетентного, приходится объяснять ему прописные истины... — Виталий Николаевич, у вас, конечно, может сложиться впечатление, что Красногорская дорога не справится в будущем с перевозками предъявляемых ей грузов...
— Мы уже сейчас ощущаем значительные трудности с вывозом продукции промышленных предприятий, — вставил Бортников. — А что будет через три-четыре года?
— Ну, трудности есть и будут, — министр снисходительно глянул на собеседника. — Только я должен сказать, уважаемый Виталий Николаевич, железная дорога никогда еще заводы не подводила и подводить не собирается. У нас тут, — Семен Николаевич покрутил пальцем, очерчивая некое пространство, — сильный плановый аппарат, мы постоянно сверяем свои шаги с Госпланом... Нет, причин для преждевременного беспокойства, дорогие товарищи, я не вижу. Не надо так уныло смотреть на будущее своей магистрали — сил у Красногорской хватит.
— Да, но... — хотел возразить Бортников, озадаченно глянув на безмолвствующего Уржумова, и в этот самый момент послышался зуммер правительственного телефона, — министр поспешно поднял трубку, одновременно, с извиняющейся улыбкой, подав Бортникову руку.
Так и ушли они в тот раз ни с чем, досадуя на явно смятый, оборванный разговор.
Простившись с Бортниковым (Виталий Николаевич направлялся по делам в ЦК), Уржумов поехал к себе в гостиницу — надо было взять вещи и билет на самолет. Пока ехал, подробно анализировал разговор в кабинете министра, вспоминал возражения, упреки Семена Николаевича и с юношеской запальчивостью не соглашался с ним: нет, вы не правы, товарищ министр, одними резервами упущенное не восполнишь. Развитие Красногорской дороги по темпам уступило промышленности, возникли диспропорции — грузить и отправлять стали больше, пропускные же способности остались в основном прежними. Сеть дорог — организм единый, развивать его надо комплексно. Конечно, самое «узкое» место сейчас — сортировочные станции, они не справляются с выросшим вагонопотоком, но и технические, линейные, станции тоже работают с перегрузками. Замедленное же продвижение составов привело к уменьшению участковой скорости, к снижению производительности электровозов и тепловозов, к ухудшению использования грузовых вагонов — оборот их тоже замедлился... Целая цепь взаимосвязанных сложных звеньев. За каждым из них — конкретные и серьезные проблемы. Может ли разрешить их один человек?
«Нет, ты не хитри и не оправдывайся, — сказал себе Уржумов. — У тебя мощный аппарат, управление с его службами, отделения с квалифицированными специалистами. Каждый из них отвечает, должен отвечать, за свое дело. А твоя первейшая обязанность — организовать эту ответственность, добиться, чтобы конкретные проблемы решались людьми четко, грамотно и быстро. Вот и ответь себе откровенно: сумел этого добиться?»
Да, в основном до сих пор работали хорошо. А в частностях? Хм... Ну, наверное, что-то все-таки было упущено. «Наверное»! Еще сомневается. Ведь ясно же сейчас, что дали они, красногорцы, маху с Колезинским ходом: уложили на сотне почти километров вторые пути, а что толку? Станции там остались неразвитыми, пропускная способность направления почти не изменилась, напряжения с магистрали не снялось. Прокол?
— Прокол, прокол, — пробормотал со вздохом Уржумов. Он поднимался уже в лифте, грустно рассматривал себя в зеркале — удрученного, с усталым лицом.
А ремонтную базу возьми... Не добился же как начальник дороги строительства нового корпуса в локомотивном депо Огрень. «Больные» тепловозы стояли под забором, часть из них «лечили» на улице. Каково было рабочим? Холод, грязь... Это потом уже пришла ему в голову идея: наладить ремонт тепловозов в Красногорске, в электродепо.
А взять эксплуатационную работу. Часто ли он вмешивался в организацию пропуска вагонопотоков на дороге? Пытался в деталях вникать во взаимоотношения поездных диспетчеров, обстановку на стыках отделений, хорошо ли знает работу хотя бы крупных технических станций? Да, эти станции он знает и в свое время предложил именно на них переложить часть работы сортировок — предварительное формирование поездов. Это была существенная помощь сортировочным станциям. Но красногорская сортировка тем не менее задыхалась. По-прежнему мучила мешанина на путях: транзитные, грузовые, сборные — все эти поезда пропускались и перерабатывались на одних и тех же технологических линиях. Почему? От чего это зависит?
Ну, от чего зависит — ясно: нет специализации тех же путей, да и станций в целом. Но как исправить положение? И что он, руководитель дороги, сделал для этого?
Что... Не сидел же он сложа руки. Нет, конечно! Работал. Отдавал всего себя делу, не щадил здоровья, со временем не считался. И другие тоже себя не щадили. Вытянули же они прошлую пятилетку...
Вот именно — вытянули. Уже в завершающем ее году стало чувствоваться: трудно идет дело, трудно. Но тогда он, Уржумов, не ломал особенно голову — заедала текучка. И вот эта текучка отомстила — дорога многое потеряла, с перевозками не справляется.
Да, он, начальник дороги, обязан был смотреть вперед. Быть более настойчивым, непримиримым к тем, кто успокаивал, не разделял его тревоги. А ему подчас не хотелось портить отношений...
Не хотелось ссориться, а теперь вот работать с каждым днем все сложнее. Одно дело, когда тебя поддерживают, понимают, что-то прощают, и другое — когда тобой устойчиво недовольны. Разговоры то и дело незаметно соскальзывают на личности, на возраст, и тогда само собою вырисовывается незавидное положение Уржумова — его не пенсионные пока, но уже и не молодые годы. Но разве заслужил он такое отношение, разве оправданы такие поспешные выводы о нем?
В тот день после коллегии Уржумов долго ходил по Москве (самолет на Красногорск уходил вечером) — думал, думал... На место обиды пришло равнодушие, словно бы согласие с оценкой Климова и со всем, что было сказано о нем, Уржумове. Это ему лично кажется, что работает он по-прежнему хорошо и полон сил. Со стороны, наверное, виднее...
Фантазия нарисовала Уржумову его же самого в роли дорабатывающего простого инженера (и так ведь может случиться) какой-нибудь из служб управления. Выбор службы не имеет значения — он хорошо разбирается в работе любой из них и с любой работой справится. Был же он в свое время и начальником депо, и заместителем, и начальником отделения... А начинал рядовым инженером в депо, которое позже возглавил, — работал и учился. Он, пожалуй, не мог бы объяснить себе, за какие именно заслуги выдвинули его сначала на одну невысокую служебную ступеньку, потом на другую, третью. Потом многие годы он сам продвигал людей, замеченных и отмеченных им в работе, возможно, интуитивно ценя в них какие-то свои черты характера и свои способности. Понемногу он окружил себя людьми, преданными делу, знающими инженерами. Крепкий костяк управления решающим образом влиял на все происходящее в службах, в отделениях, на магистрали в целом. Дорога работала устойчиво, ровно. И вот сбой — затяжной, серьезный. Что ж теперь — признать, что выработался, что не под силу уже дорога? И забыть при этом обо всем, что говорилось им же самим в кабинете министра?
Ладно, допустим, пойдет он работать инженером. А в чьи руки отдаст дорогу? В чьи ее можно и нужно отдать?
Всплыло в памяти лицо первого заместителя, Желнина. Уржумов отчетливо вспомнил какие-то неслышные шаги Василия Ивановича, когда тот заходил в кабинет, вкрадчивый его голос, спрашивающий: «Что там министерство, Константин Андреевич? Обком — как?» Уржумов верил в искренность, с которой задавались эти вопросы. Он откровенно рассказывал о беседах с министром, его замами, о вызовах в областной комитет партии, давал оценку принятого там, наверху, решения или сделанного вывода. Было естественным откровенно говорить со своим первым заместителем, рассчитывать на его единомыслие. Сейчас же воспаленный мозг прежде всего напомнил Уржумову, что Желнин гораздо моложе его, что Климов, намекая на усталость начальника Красногорской дороги, очевидно, имел в виду...
— Нет, чертовщина какая-то! — оборвал себя Уржумов, и шедшая впереди него женщина с авоськой оглянулась.
Он свернул с шумной, забитой людьми и машинами улицы Горького в какой-то сквер, сел, с наслаждением вытянув ноги. Здесь, в зеленом, по-вечернему уже прохладном сквере, играли дети, шуршала газета в руках благообразного старичка на соседней скамейке, мирно торговала мороженым грузная и молчаливая женщина, сидящая у лотка на белом табурете, негромко пел транзистор на коленях у парня, нетерпеливо ждущего кого-то...
