рекордерах чёткой картины глубин.
Стрелять предстояло двумя практическими торпедами. Готовясь к выбросу сжатым воздухом за борт, они жадно вбирали в курсовые приборы необходимые поправки. Там, на острие практических боеголовок, нацеленных пронзать океан, были теперь сконцентрированы командирская мысль и воля. И всё это стократ множилось усилиями экипажа, напряженно работавшего на боевых постах. Акустики щедро давали пеленга, штурман тотчас помечал их на планшете, а торпедный электрик — вводил в автомат торпедной стрельбы, который с бухгалтерским беспристрастием отщёлкивал исходные данные для поражения главной цели. И не было сомнений, что рулевой с точностью до градуса удержится на боевом курсе, а боцман — до сантиметра на заданной глубине. Не подведут и электрики, выдавая заданную скорость. Но будь на то командирская воля, передаваемая по телеграфу из центрального в шестой отсек, и можно будет прибавить ходу, чтобы их «барракуда» без промаха вцепилась бы зубами своих торпед в тело обречённой жертвы.
Непрядов, как и всегда в азарте атак, был предельно сосредоточен и твёрд. Его властный голос звучал в отсеке непререкаемым приговором команд, возникавших мгновенной реакцией на поступавшие с боевых постов доклады. Егор напрягался до полного предела как целеустремленный фанатик, для которого весь смысл его существования сводился теперь к последнему выкрику «пли».
Чижевский вместе с замполитом держались тем временем около рубки акустика. Оба как бы с опаской сторонились одержимого атакой командира. Решительный и сильный, он в эти минуты всех подчинял своей воле, внушая повиновение и невольный страх. Собенин, подгадав момент, попытался было ради любопытства заглянуть в планшет, который вёл старпом, и при этом как-то неловко наткнулся на Непрядова. Тот лишь метнул гневный взгляд, словно пригвоздив на месте, мол, не путайся под ногами. И замполит сконфуженно попятился на прежнее место. Льву Ипполитовичу именно сейчас досмерти хотелось какого-то активного действа, как при старом командире, который советовался с ним вплоть до мелочей, порой даже излишне навязчиво и нудно. Да только взошедший на мостик новый командир всецело владел ситуацией и в советах, по всему чувствовалось, не нуждался. Оттого-то Лев Ипполитович страдал и маялся, не находя себе места и хоть какого-то дела в столь ответственные минуты боя. А конкретным делом для него могло бы стать его комиссарское слово, какой-никакой совет по ходу атаки. Но только что путного мог он дать в этом запредельном для него подводном действе, если на флоте пребывал, как говорят, без году неделя.
Не секрет, что на плавбазе вместе с комбригом находился и начальник политотдела. Им-то с высоты своего мостика видней, полагал Собенин, как развивается атака, все недочёты и промахи видны как на собственной ладони. Если же что-то произойдёт не так, замполиту за всё придётся отвечать наравне с командиром, а по партийной линии и того больше. Тогда уж никто не поинтересуется, сколько ты служишь, но наверняка спросят: «Куда глядел?..»
Вот лодка довернула рулями на боевой курс. Напряжение в центральном, казалось, достигло взрывоопасного потенциала. И в тот самый момент, когда с языка у Непрядова должна была сорваться команда «пли», послышался голос акустика Монахова:
— Товарищ командир, в секторе стрельбы наблюдаю посторонние шумы винтов.
— Что за ерунда! — насторожился Непрядов. — Откуда взялись?..
— Время, товарищ командир, время! — почти простонал старпом. — Курсовой уходит на корму.
— Да стреляйте! Стреляйте, Егор Степанович! — не стерпел замполит, решительно тряхнув перед собой сухим кулачком. — Второго такого случая может и не быть.
Только Непрядов принял другое решение. Обречённо махнув рукой, дал отбой атаке. «Не повезло…» — подумал он, вытирая носовым платком со лба пот.
В отсеке настала гнетущая тишина, которая бывает разве что в минуту молчания, когда чтят память о погибших. На командира поглядывали кто с недоумением, кто с досадой.
Всплыли под перископ. Потанцевав в обнимку с трубой, Непрядов поймал линзами силуэт рыболовного сейнера, пересекавшего возможные трассы торпед между лодкой и конвоем.
«Что б ты протух вместе со своей дохлой селёдкой!» — только и мог всердцах пожелать Егор капитану того самого судёнышка, нивесть как затесавшегося в полигон. Однако тут же смекнул, что не всё ещё потеряно. И вновь дал команду: «Боевая тревога! Торпедная атака!»
На этот раз цель удалось подловить на острых курсовых углах, почти на пределе возможного. К тому же в самый последний момент стало ясно, что лодку обнаружили. Противолодочные корабли, покинув места в ордере, устремились к подводной цели. Тральщик тем временем начал маневрировать, стараясь заслонить собой плавбазу. Но было уже поздно. Торпеды стремительно прочеркнули трассы в направлении корабля- мишени. И, как обнадежил Монахов, по крайней мере одна из них всё же прошла под днищем: пеленга совпадали.
Надводные корабли около двух часов гоняли лодку. Сигнальные гранаты, имитировавшие взрывы глубинных бомб, хлопали то далеко, то совсем близко. Маневрируя глубиной, скоростями и курсами, лодка старалась уйти в отрыв. И, наконец, это ей удалось. Сначала над рубкой стали появляться отдельные небольшие льдины, потом они пошли едва не сплошняком, стесняя манёвр и погашая скорость у преследователей. Лодка же получила полное преимущество, прикрывшись ледяным полем. И поскольку командир её дело свое знал, дальше уже не составляло особого труда благополучно запутать следы и выбраться из зоны активного поиска.
Разбор учений решено было проводить на внешнем рейде. Вернувшиеся с моря корабли становились у берега на якоря и бочки. Близился конец дневных сумерек. Серый лоскут неба ещё полоскался в отверстии рубочного люка, когда Непрядов начал выбираться на ходовой мостик. В полумиле просматривался силуэт плавбазы. Вскоре оттуда замигал желтоватый огонёк семафора: «Командиру прибыть на доклад к комбригу».
Шлёпая вёслами, к борту субмарины подошла шлюпка.
— Не могли катер послать, — недовольно проворчал замполит, усаживаясь на банке рядом с Егором. Собенин заметно нервничал, загодя не ожидая от начальства ничего хорошего.
— Шлюпкой оморячивают, Лев Ипполитович, — успокоил его Непрядов, уже сидевший на корме около старшины команды гребцов. — А вообще же радуйтесь, что нас не заставляют на доклад к флагману добираться вплавь… — и пояснил. — Как иногда приказывал своим офицерам одноглазый Гораций Нельсон.
— Ну, положим, это он приказывал молодым лейтенантам и мичманам, — заметил Собенин, зябко поеживаясь. — А мне уж, извините, слегка за сорок.
Непрядов молчал, обдумывая самые убедительные и веские слова в защиту своей атаки. Трудно было предвидеть, как её расценит начальство. И всё же он не сомневался в том, что принял единственно верное решение, отказавшись от первоначального варианта действий с его, в общем-то, непредсказуемыми последствиями.
4
Просторный салон плавбазы, где обычно проходили совещания, был хорошо знаком Егору ещё по тем временам, когда бригадой командовал Христофор Петрович Дубко. По стенам всё та же великолепная ореховая отделка, искрящийся хрусталь плафонов и золоченые рамы зеркал. Шаги скрадывал огромный ковёр. А кожаные кресла, расставленные вдоль длинного совещательного стола, всё так же тепло и мягко охватывали бока и спину, ввергая в предательскую дрёму.
Непрядов сидел по правую руку от Струмкина, в одном ряду с командирами других лодок, которые по пути следования конвоя так же в разное время выходили в атаку. А напротив них разместились противолодочники. Лица у всех сосредоточены, серьёзны. И только в глазах командира тральщика, упитанного и весёлого капитан-лейтенанта Стокова угадывалась двусмысленная усмешка, которую можно было истолковать как вопрос Непрядову: «А не вмазались ли твои торпеды в мой борт, прежде чем они попали, как ты думаешь, в плавбазу?..» На что Непрядов с такой же немой усмешкой отвечал: «Не радуйся, Стоков. Даже в этом случае тебя сейчас теоретически должна была бы кушать какая-нибудь голодная рыбка…»
Пока на доске укрепляли ватманский лист с изображением на нём только что закончившихся морских
