выполнив такое легкое требование, снова пришел к раввину. «Теперь, – сказал раввин, – пойди и собери все перья. Я верю, что ты искренен в своем желании искупить вину. Но исправить то, что сделали твои слова, так же трудно, как собрать пущенные по ветру перья…»
– Если бы она каждый раз, искупая вину, распарывала подушки, это привело бы к экологической катастрофе, – заключает Анна.
Рахиль Иосифовна не ходит в синагогу. С Богом она общается в любом удобном, по крайней мере для себя, месте. Сейчас это происходит на кухне. Взгляд ее направлен в потолок. В одной руке она держит не дочищенную картошку, в другой – нож.
– Господи! Ты что там – спишь? Ты что, не видишь, что тут происходит? Может, тебе пальцем показать? – отчитывает она Всевышнего. – Сорок лет ты водил евреев по пустыне и тридцать лет – меня за нос. Тридцать лет я ждала этого предложения! Тридцать лет я просила тебя! И теперь, когда он одной ногой в могиле, а я одной ногой в Германии, ты меня услышал.
Тем временем Илья заходит в квартиру.
– Ну, спасибо! – продолжает она. – Что же мне теперь делать? Ну? Что ты молчишь? – задрав голову к потолку, она замирает в ожидании ответа.
Тем временем Илья проходит на кухню, но Рахиль Иосифовна его не видит.
– А что тут скажешь? – говорит Илья.
– Фух, – хватается за сердце Рахиль Иосифовна, – ты меня напугал. Решила, Мессия пришел…
– Нет, это всего лишь я, – высматривая что-нибудь вкусненькое, говорит Илья. – С кем ты разговариваешь?
– С богом, сыночек, с богом, – буднично отвечает Рахиль Иосифовна, принимаясь за картошку.
– Кажется, я кого-то из вас перебил?
– Ничего, мы договорим потом.
– Ну, и какие божественные новости?
– Какие новости? Сплошные старости. Сейчас пожарю картошку и сядем есть. Он говорит «новости», дай бог ему здоровья!
В магазине бытовой техники Нина выбирает себе утюг, а Анна следует рядом.
– Скажи мне, чего ты хочешь этим добиться? – спрашивает Анна.
– Я найду тебе другого еврея, – говорит Нина.
– Этот последний.
– Подожди, ты мне еще «спасибо» скажешь.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спрашивает у них продавец.
– Мне нужен утюг, – говорит Нина. – Самый лучший утюг.
– Послушай, может, я сама буду решать? Это моя жизнь, – Анна начинает нервничать.
– Вот, – продавец показывает на витрину, – пожалуйста, без шнура, со специальным устройством для уничтожения накипи, тефлоновое покрытие, горячий пар…
– Он что, единственный, больше не осталось? – обращаясь то ли к Анне, то ли к продавцу, спрашивает Нина.
– Почему? У нас их еще много, – говорит продавец.
– Вот видишь! – радостно реагирует Нина. – Он прав, он абсолютно прав. Я нашла тебе этого, я найду тебе и другого. Я его породила, я его и убью. Не надо строить из себя Мать Терезу.
– Вы его берете? – спрашивает продавец.
– Нет, мы поищем получше, – уходя, отвечает Нина.
– Можете не терять времени – лучше все равно не найдете. Это самая последняя модель! – почти кричит им в спину продавец.
Женщины выходят на улицу.
– Я знаю, ты просто не хочешь, чтобы я уезжала, – как можно мягче произносит Анна. – Я знаю, как ты ко мне привязана. Я тебя тоже очень люблю. Я знаю, ты можешь с ним поговорить, и он все подпишет. Он – подкаблучник. Тебе просто надо с ним поговорить.
– Я запуталась. Я не знаю, что мне делать с Суреном. Я не знаю, что мне делать с Борькой. Я вообще ничего не знаю. Если ты уедешь, я останусь совсем одна, – Нина плачет на ходу.
– Я без тебя тоже буду очень скучать. Давай купим утюг и ты немного успокоишься.
Они поворачивают и идут обратно, в магазин.
– Знаешь, – говорит сквозь слезы Нина, – я подумала, если бы мне пришлось писать предсмертную записку, я бы написала: «В моей смерти прошу винить», поставила бы двоеточие и привела бы длинный- предлинный список имен и фамилий. Написала бы туда Борьку, Сурена, тебя, твоего еврея, твою Германию и еще много кого…
– Это депрессия.
– Нету у меня никакой депрессии. Просто уже двадцать лет у меня плохое настроение. Я даже к врачу ходила. В клинику нервных болезней.
– И что?
– Меня направили делать томограмму головного мозга. Господи, как я боялась! Я так боялась! Ты себе не представляешь!
– Ну? И что показала томограмма?
– Представляешь, оказалось, что у меня есть мозг!
– О, господи!
– Да, результаты превзошли все мои ожидания.
За столиком в кафе Борис и Анна.
– Вот. – Она достает из папки лист и подает его Борису вместе с ручкой. Борис берет и ручку и бумагу, но откладывает их в сторону:
– Помнишь, я боялся, что ребеночек будет не фонтан, какой-нибудь неправильный ребеночек. Что что- то может перепутаться на уровне каких-нибудь жалких молекулок или звеньев в цепи ДНК. И тогда все последующие биологические и химические процессы будут нарушены.
– Ты всегда чего-нибудь боялся.
– Помнишь, когда ты была уже на девятом месяце, меня затащили в кабинет УЗИ силой и заставили смотреть в монитор. Доктор сказала: «Посмотрите на яички вашего мальчика». Помнишь?
– Помню, – со вздохом отвечает Анна.
– Там действительно ничего не было видно, кроме яичек. Ночью я не мог заснуть. Я ворочался и представлял, что вот родятся яички. Одни только яички и все. Как мы их назовем? Как сложится их дальнейшая судьба?
– И вот эти яички отправляются в Германию, – Анна нетерпелива. – Ты подпишешь?
– Надеюсь, там ему будет лучше, – Борис берет в руки лист и расписывается.
– Я тоже на это очень надеюсь, – тут же смягчается Анна. – Спасибо тебе. Может, тебя покормить?
– Спасибо, у меня язва обострилась. Сижу на диете. Овсянку у вас, наверное, не подают.
– Увы.
– Знаешь, я в детстве любил есть у соседей, – ударяется в воспоминания биолог. – Мне казалось, там вкуснее, чем дома. Мама готовила манную кашу, потом так, чтобы я не видел, относила ее соседям, а соседи звали меня обедать. Потом я возвращался домой и рассказывал маме, какой замечательной кашей кормили меня соседи.
– У нас в меню есть блюдо, называется «Мясо по-соседски».
– Видишь, значит, я не одинок, – радостно замечает Борис.
– Ох, не одинок. У соседей все лучше: и еда, и… жены, – язвит Анна.
– Ты же сама отправила меня к… «соседям», – пытается защититься Борис.
– Что, насильно? Может, ты сопротивлялся? Ой, ладно, не будем. Извини.
– Ладно, не будем… Что случилось, то случилось, – легко идет на примирение биолог.
– Все, что ни делается, – к лучшему.
– Ты права.
– Так как насчет «Мяса по-соседски»?
