— Ладно, полчаса, не больше. Если это близко. Я, кстати, проголодалась.
— Вот и отлично. Я тоже.
И, взяв ее за руку, как они ходили когда-то, Платин энергично зашагал в сторону кафе. Это была обыкновенная «стекляшка», но уже с летней терраской под тентом.
Платин быстро нашел меню, подозвал официантку, и пока Аня выбирала кушанья, заказал вино и салат. Он наполнил бокалы, вино было легкое, светлое.
— За тебя, — сказал Платин. — Расскажи о себе, Казинька. Как живешь, что делаешь?
Аня пила вино маленькими глотками и молчала. Что рассказывать? Она была женой военного. Просто женой, и все.
— Лучше ты расскажи. Что пишешь? Что напечатано? Я читала «Третий сигнал»…
Это была его повесть — пять лет назад она сделала его известным. С тех пор он печатался. Вышел и первый сборник. Он назвал несколько своих вещей. Она их не читала.
Платин понял, что ей это неинтересно.
— У тебя есть дети? — спросил он.
— Конечно. Двое. Мальчик и девочка.
Она почему-то сказала это резко и тут же спросила:
— А у тебя? Кто есть у тебя? Он ответил мягко, печально:
— Никого, Представляешь — никого.
— Ты разве не женат?
— Говорю тебе — нет.
Не будет он рассказывать, что женат был недолго, развелся, потом сошелся с другой, и уже года два, как расстался и с ней. Он был убежден, что личная жизнь не удалась, потому что женщины не хотели или не могли понять, как трудна его работа — нервна и неровна. Жены — первая и вторая — были непохожи, но обе хотели размеренной жизни, регулярных денег. А те, что не дорожили этим, проходили, не задерживаясь возле него.
Любил ли он по-настоящему? Сейчас ему казалось, что никого, кроме Ани Казик, он никогда не любил. Неустроенность и неприкаянность его встали перед ним в самом жалостном виде. Юрий вздохнул и сказал мрачно:
— Я был счастлив только раз в жизни. Тогда.
Она посмотрела внимательно, и в ее карих глазах прошла тень — сожаления или недоверия — он не понял.
Во время еды они обменивались короткими репликами: о Москве, как хороша она и как суетлива, о погоде, такой капризной, об удобствах и недостатках воздушного транспорта.
За это время он успел разглядеть ее, увидел, что она не так юна, как ему показалось, хотя стройна и легка почти по-прежнему, оценил строгий вкус в одежде и осудил излишек колец на тонких пальцах. Прелестная молодая женщина, непонятная ему, чужая и вместе близкая. Он хотел бы почувствовать в ней простоту и открытость, но ощущал только скованность и напряженность.
Все чаще и чаще они замолкали. Мысли ее уходили куда-то далеко, лицо становилось мягче, нежней. «Должно быть, думает о своих ребятах, соскучилась, рада, что скоро увидит».
Он ошибался. Она думала не о детях. Детей у нее не было. На третий год брака она родила преждевременно, ребенок погиб, она долго болела и детей больше иметь не могла.
Платину она солгала — не хотела говорить о своем несчастье. Пусть думает, что у нее все прекрасно, лучше, чем у него. А сейчас она в самом деле счастлива. Только к Юрию это не имеет никакого отношения. Встреча с ним разбудила горькую память, оживила обиду. Она винила его во всем: в том, что вышла замуж без любви, в смерти ребенка, бездетности.
И вообще — хватит разговоров. Она встала.
— Мне пора, Юра. Спасибо.
— Тебе спасибо, Казинька.
Он поцеловал ее руки, сначала правую, потом левую — ее она пыталась отнять.
— Я пойду с тобой, я тебе помогу.
— Нет-нет, я тебя не возьму. Я буду покупать такие вещи, на которые мужчинам смотреть не положено.
Это было сказано кокетливо, жеманно, и он подумал, что она — типичная военная дама с периферии. И все ж расставаться ему не хотелось.
— Тогда позволь мне проводить тебя вечером. Откуда ты летишь? Каким рейсом?
— Ни в коем случае! — Это вырвалось горячо, испуганно. Затем она добавила спокойно: — Это неудобно, там будут знакомые.
— …Они расскажут Кузнецову, и он устроит тебе сцену ревности…
Она засмеялась, но он увидел морщинку между бровей — признак недовольства, он это помнил. И все ж почему-то продолжал настаивать.
— А если я встречу тебя в аэровокзале случайно? Я разыграю удивление, ты представишь меня знакомым — «товарищ по школе». Я скажу, что лечу куда-нибудь на Юг…
Она молчала. Он почувствовал, что надоел ей и она действительно хочет расстаться.
— Ну что ж, — вздохнул он с притворной грустью. — Прости и прощай. Дай хоть посажу тебя в такси. Куда тебе: в ГУМ, ЦУМ или Детский мир?
— Не надо. Будь здоров. Рада, что повидались. Последние слова прозвучали совсем холодно. Она повернулась и пошла легко и быстро. А Платин, постояв минуту в печальном раздумье над этой неожиданной встречей, бросился вдогон автобусу, вскочил на остановке и поехал домой.
Весь путь думал он об Ане Казик, видел ее—прежнюю, мысленно разглядывал теперешнюю, сравнивал, говорил себе, что ничего общего нет, и все же ощущал вкус яблока на губах.
Дома вспомнил он о рассказе, об Аркадии Львовиче, чертыхнулся, сказал, что писать не будет ничего, взял кипу журналов, лег на тахту, перелистал один, другой, ни за что не зацепился, пошел на кухню, достал из буфета коньяк.
Он сидел за пустым столом, курил, пил рюмку за рюмкой и думал, что литература — выдумка, мираж, туман, блажь, а настоящая жизнь — любящая и любимая жена, двое детей — мальчик и девочка.
Эта настоящая жизнь есть у Кузнецова, а у него, Платина, почему-то пустой дом, пустые журналы, туманы и миражи. И во всем этом виновата литература. С этими мыслями он и заснул на тахте одетый.
В это самое время во Внуковском аэропорту объявили посадку на рейс до Адлера. Аня и ее молодой спутник нашли свои места в самолете и сели, прижавшись друг к другу. Они молчали. Мысли их летели вперед — к морю, кавказскому берегу, где они будут вдвоем, одни.
Он был эстрадным певцом, выступал несколько раз в Окружном доме офицера, где Аня вела культработу. Увлечение это длилось уже год, но виделись они нечасто, украдкой и только первый раз смогли уехать вдвоем. Кузнецову Аня сказала, что едет на курорт лечиться, как и в прошлом году. Кузнецов не расспрашивал, он и сам уезжал нередко в командировки. Разлуки его не волновали. Брак их еще держался, но почти одними внешними жесткими скрепами.
Утром Платин принял душ, выпил кофе, походил по квартире и сел писать. Через два дня рассказ был готов. Назывался он «Первоцвет».
Это был рассказ о мужчине и женщине, в юности любивших друг друга, разведенных судьбой и встретившихся через много лет. У каждого семья, обычная, будничная жизнь. Ни он, ни она не пережили большой любви, не испытали счастья. И теперь, вспоминая юность, каждый жалеет о том, что они не вместе.
Рассказ получился грустный и светлый. Начинался он описанием маленького белого цветка с нежно- кружевным венчиком на тонком стебельке. Неказистый цветок, почти без запаха, вернее, он пахнет только талым снегом, весенней свежей травой. Это ранний цветок. Сорванный, он быстро вянет.
В пятницу тринадцатого Платин положил на стол Аркадию Львовичу семь страниц, отпечатанных на машинке.
Откинувшись на спинку кресла, он стал смотреть, как редактор читает его рассказ. Он любил следить за лицом читающего, улавливать смену чувств, соотносить их с текстом.
Лицо редактора от страницы к странице становилось все темней и темней. Окончив, он посмотрел на
