Начальник тюрьмы Эрнест, а затем сменивший его Гериус, старший надзиратель Крумин, все надзиратели зверствовали и избивали заключенных. Попавшие в централ члены ЦК и Рижского комитета СДЛК возглавили массовое сопротивление этому дикому произволу. В тюрьме действовала подпольная организация политических. Подполье охватывало все корпуса, имело связь с ними через «главного почтальона». С одиночными и женскими корпусами связь поддерживали через баню и тюремную аптеку. Непрерывно работал «телеграф», перестукивания, ручная сигнализация между корпусами. Члены ЦК СДЛК держали постоянную связь с оставшимися на воле це-кистами и видными деятелями партии.
В тягчайших условиях заточения члены партии в камерах обсуждали решения III съезда СДЛК, состоявшегося в октябре в Гельсингфорсе, Только три делегата II съезда присутствовали на III, почти все остальные попали на каторгу и в ссылку. Делегаты III съезда критиковали ЦК за недостаточное внимание обучению членов партии обращению с огнестрельным оружием. Похоже было, делегаты верили, что вскоре придется биться против самодержавия с оружием в руках.
В централе существовала политическая «академия». Была и каторжанская библиотека; ею одно время заведовал Гавен. Политкаторжане прилежно учились, будучи твердо уверены, что знания им понадобятся в грядущей революции. Юрий Гавен учился с большим упорством. У него тут были такие замечательные учителя-марксисты, как Фриц Розинь, который в централе переводил «Капитал» Маркса и «Женщину и социализм» Бебеля и на латышский язык. В день двадцатипятилетия со дня смерти Карла Маркса, вскоре после того, как Гавен попал в эту тюрьму, занятия кончились общим карцером (в том числе и для анархистов, несогласных с марксовым учением о государстве).
В 1909 году число казней сократилось, а выводов на суды стало больше. Уводили каждый раз десятки, а то и сотни товарищей. Их ждали каторга и ссылка.
Известие о разоблачении Азефа оживленно обсуждали во всех камерах политических. Отбывавшие здесь каторгу эсеры были до крайности подавлены тем, что в их центральном исполкоме долго орудовал матерый провокатор. Провокаторы выдавали и проваливали целые составы комитетов и конференций социал-демократических организаций. Это вызвало смятение среди заключенных. Охранка систематически сеяла взаимную подозрительность в партийной среде, что было самым страшным для революционеров.
Для подогрева верноподданнических чувств власти готовили открытие памятника Петру I в Риге. На церемонию ожидался приезд царя со свитой. Охранное ведомство воспользовалось этим поводом, чтобы инспирировать агитацию узников централа за подачу петиции «на высочайшее имя» о помиловании и смягчении приговоров. Гавен и другие члены ЦК повели энергичную кампанию против подачи прошений, позорных для революционера. Нашлись малодушные, наивно надеявшиеся на царские милости. Тюремщики и провокаторы натравливали уголовных на политических. Но царь в Ригу не приехал, амнистии не получилось.
Вскоре в централ пришли крайне тревожные вести о волнениях политзаключенных в каторжных тюрьмах России, особенно в Вологодской, Орловской и Нерчинской, в Зерентуе, где начались самоубийства среди узников как протест против телесных наказаний политических. За пять лет, с 1903 по 1907 год, в российских тюрьмах покончили с собою двести политических, а за 1908 год — сто двадцать, за 1909 год — сто сорок два, за 1910 год — сто сорок пять. В 1907 году в Рижском централе повесился Иогансон; в 1908 году покончил самоубийством приговоренный к смерти Освальд Нейланд, которого повесили уже мертвого. Покончил с собой в централе воронежский боевик социал-демократ Тихон Кривкин.
Весной 1910 года раздался голос протеста против жестокости режима в каторжных тюрьмах — голос, услышанный всеми передовыми людьми в России и за ее пределами. В марте и апреле в «Русском богатстве» печаталось «Бытовое явление» Владимира Короленко, в свое время испытавшего на самом себе все «прелести» российских тюрем. На конкретных примерах Короленко показал всю мерзость, подлость и преступность каторжного режима, в частности и в Рижском централе. Разоблачительное выступление Короленко вызвало необычайно широкий отклик в России и за рубежом. Протест Короленко был во сто крат усилен поддержкой Льва Толстого, обратившегося к нему с письмом, напечатанным в столичной прогрессивной прессе и за границей. Лев Николаевич высказался за распространение «Бытового явления» в тысячах тысяч экземпляров. Толстой писал, что никакая другая агитация не достигнет такой разоблачительной силы, как полный гнева и сострадания к узникам каторги протест Владимира Галактионовича Короленко.
Выпуски «Русского богатства» с выступлениями Короленко и Толстого встретили в камерах централа горячий отклик. Солдаты революции были тронуты до слез.
С радостью встретили узники сотый номер «Циня», переизданного в Брюсселе со статьей В. И. Ленина, в которой он писал: «Во время революции латышский пролетариат и латышская социал-демократия занимали одно из первых, наиболее видных мест в борьбе против самодержавия и всех сил старого строя… Он (латышский пролетариат. — В. Б.) шел в авангарде вооруженного восстания, он больше всех содействовал поднятию движения на высшую ступень, то есть на ступень восстания. Он больше, чем кто- либо другой, втянул в великую революционную борьбу против царизма и помещиков латышский сельскохозяйственный пролетариат и латышское крестьянство. Будучи одним из передовых отрядов российской социал-демократии во время революции, латышская рабочая партия оказалась впереди и в тяжелый период контрреволюции… Латышская социал-демократия имеет полное основание гордиться своими успехами…»[6] Юрий Гавен и его товарищи по заключению были воодушевлены тем, что В. И. Ленин столь высоко оценил их боевой опыт.
С июля по октябрь 1910 года в Риге шел процесс двухсот двадцати четырех подсудимых, обвиняемых в принадлежности к салдулской боевой организации. Сорок три человека были приговорены к каторге без срока, другие подсудимые — к разным срокам наказания. Узники тяжко переживали каждый вывод товарищей на суд и с нетерпением дожидались возвращения подсудимых в камеры.
Политическая каторга жила интересами борьбы рабочего класса и угнетенных всего света. Каждое революционное выступление в любой стране здесь, в каторжной тюрьме, воспринималось как непосредственно касающееся узников. Не было такого важного события в международной жизни, которое не обсуждалось бы в камерах на «занятиях».
Осенью 1910 года умер Л. Н. Толстой. Тюрьма откликнулась на смерть великого писателя. После перестука в камерах началась общетюремная панихида. Говорили речи, в слезах читали громко вслух отрывки из «Не могу молчать», провозглашали революционные призывы. Над всей тюрьмой слышно было: «Долой самодержавие! Долой палачей!» Пели во всех камерах траурные гимны. Заключенным удалось получить столичные и партийные газеты с подробными описаниями прокатившихся по всей стране стачек и демонстраций в дни похорон Толстого. Газеты сообщали о расправах полиции и казаков с демонстрантами и стачечниками. С одобрением каторжане отнеслись к предложению, принятому на митинге пути-ловских рабочих, чтобы вместо сборов средств на венки на могилу Толстого усилить борьбу за отмену смертной казни в России.
Во мраке каменной неволи были свои «светлые» стороны. Это прежде всего товарищеская спайка и интернациональная дружба и братство заключенных. Здешнее бытие отчасти смягчалось регулярными передачами и широкой информацией с воли, свиданиями с родными хотя бы сквозь железную решетку и под надзором тюремщиков. Все, что передавалось с воли, поступало в общий котел. Теплые вещи и теплое место уступали более слабым, больным и истощенным товарищам. Передачи поступали от родных и товарищей, а самые обильные от революционного Красного Креста, иногда и от других филантропических организаций. Либа Дауман, мать Гавена, и его сестра Термина иногда приносили передачи на всю камеру.
С назначением нового начальника тюрьмы Семковича режим ухудшился. Отменялись завоеванные дорогой ценой некоторые «вольности». Все чаще политические лишались свиданий и передач, особенно книг и письменных принадлежностей. Участились случаи избиения заключенных. По малейшему поводу и без явных поводов переполнялись карцеры. Затрудняли пользование библиотекой, созданной трудами политкаторжан. Гавен был одним из организаторов отпора Семковичу и его подручным.
Воспользовавшись поступившим 22 февраля 1911 года требованием Главного тюремного управления откомандировать некоторую часть каторжан на работы по строительству Амурской железной дороги, Семкович, чтобы отделаться от Гавена, включил его в список на отправку в Сибирь. Гавену оставалось всего три года срока. Однако пока тянулась переписка об отправке между департаментом и тюремным
